Итак, вновь возвращаемся к Человеку-гвоздю. Варварское убийство Виссы Савири в ландах – Фарабо. Анн Симони и Людовик Перно – тоже он, с помощью Изабель Барер. Тот, кто напал на Гаэль в больнице Сент-Анн, вписывался хуже: априори атлетом в комбинезоне-зентай не мог быть шестидесятилетний псих, сбежавший из дурдома. Как и тот спринтер, с которым столкнулся он сам в балластном отсеке контейнеровоза в порту Марселя.
Не важно. Он найдет объяснение. Желательно неразумное. Ведь пока что разум ему подсказывал только ложные ходы. Попади в тон, настройся на один лад с этим призраком. Он предчувствовал, что за всем этим стоит какая-то махинация, в которой замешаны Жан-Луи Ласей, Изабель Барер, Филипп Усено – а теперь еще и Паскаль Виар, то есть сама французская администрация. Почему Прыщ с площади Бово прикрыл дело Усено? Зачем потребовалось стирать все следы связи между психиатром и его бывшей женой?
Ответ он получит через несколько минут. У Лионского вокзала он свернул с набережных и двинулся налево, к бульвару Дидро. Чтобы проветрить мозги – он больше не мог прокручивать в голове вопросы без ответов, – он решил дать себе передышку и сосредоточился на той сволочи, которую собирался разбудить.
Исторический враг Грегуара Морвана. Принадлежа к следующему поколению, которое всосало иллюзии миттерандизма, Паскаль Виар воплощал в глазах Падре все, что социализм принес гибридного и мерзкого в левое движение, – смесь лицемерной совестливости и жуликоватой буржуазной логики. Для Морвана лучше уж было искренне обманываться, как маоисты или троцкисты, чем двоедушно пользоваться системой. Паскаль Виар был карикатурой на лжеинтеллигента от искусства, с его социалистическими, экологическими и антиглобалистскими лозунгами… Этакий месье Розовые Грезы собственной персоной. В полицейском сообществе, а тем более в парижской дирекции, где царит принцип реальности[113], его случай представлял собой настоящую диковинку: коп в бархатном пиджаке, умело взлохмаченный и нарочито небритый, в шейном платке и потертых мокасинах, который питается только биопродуктами и ездит на велосипеде, произносит напыщенные речи, попыхивая электронной сигаретой, – да, на это стоит посмотреть.
В управлении были тем более сбиты с толку, что по работе паренек оказался чистой сволочью. Крутой коп, приверженец дубинки и грязных фокусов, он карабкался по карьерной лестнице, оставляя позади немало трупов как в прямом, так и в переносном смысле. Когда-то лучший стрелок в судебной полиции, получивший звание майора, когда ему еще не исполнилось сорока, он опирался как на свои результаты, так и на свои связи. Проклюнулся он при Миттеране, продвинулся при Шираке, притих при Саркози и расцвел с приходом Олланда. На работе он и не старался вызывать симпатии: ему хватало, что он вызывал их в личной жизни.
Эрван доехал до подножия Июльской колонны – три часа ночи, и квартал светится последними огнями. Свернул налево, сразу за зданием Опера Бастий, на улицу Шарантон. Навигатор не понадобился: одна из его «sex friend»[114] (он ненавидел это словечко) жила на пересечении этой улицы с авеню Ледрю-Роллен. Девица совершенно изгладилась из его памяти – и в сексуальном плане, и в дружеском. Зато по кварталу он мог ходить с завязанными глазами – так он здесь намаялся, пытаясь припарковаться.
Он свернул направо, на улицу Траверсьер, проехал мимо сквера Труссо, добрался до площади рынка Алигр. Спящий квартал разворачивался рядами пивных ресторанчиков «под старину», фонарями в духе Превера[115], мясными лавками и булочными, чьи витрины обещали чистое «био» и «домашнее» в любых количествах. Все это казалось ему не более настоящим, чем ярмарочные декорации. Наконец он нашел крошечный тупичок, где обитал Паскаль Виар. Ателье художников, перестроенные заводики, садики, стоящие по стойке смирно.
Эрван вылезал из машины, когда до него дошла очевидная вещь: если лувсьенским убийцей был именно Тьерри Фарабо, то имеются его приметы. Он связался с Сандовалем, версальским комиссаром, который руководил охотой на человека, и попытался объясниться. Это было сложно: речь шла об африканском убийце, помещенном в заключение более тридцати лет назад, умершем и кремированном три года назад, о том, что он вернулся к жизни и рыскает по пригородам в поисках новой добычи. Эрван пообещал фотографию подозреваемого, ретушированную с учетом возрастных изменений, в течение ближайших часов. Сандоваль повесил трубку, так ничего и не поняв.
Затем Эрван немедленно перезвонил Тонфа и велел ему зайти к себе домой (по всегдашней договоренности: ключ с кодом спрятан в паркинге). Подробно объяснил, где находится папка с бумагами, в числе которых – фотография двадцатилетнего Фарабо, и заодно вкратце изложил, какой оборот принимает расследование.
– Что я должен сделать с фото? – спросил немного растерявшийся коп.
– Свяжись с бригадой защиты несовершеннолетних и с Институтом криминологии, у них есть программы поправки на возраст.
– Ты что, веришь в эти штуки?
– Меня не интересует ничье мнение. Сделай это срочно и отправь результат по номеру, который я тебе пришлю по СМС.
Эрван раздраженно отсоединился. В течение нескольких секунд он пытался припомнить внешность Человека-гвоздя – единственный антропометрический портрет, ангельское лицо, робкий вид, отсутствующий взгляд, слишком расплывчатый… Он никогда не пробовал представить его в возрасте за шестьдесят, сгорбленным и в больничной одежде.
Вместо того чтобы ломиться в дверь и переполошить весь тупичок, Эрван позвонил Виару на мобильник. Три гудка, прежде чем на звонок ответили, – не так плохо, учитывая время суток.
– Алло?
– Виар, это Эрван Морван. Мне надо с тобой срочно поговорить.
– С головой не дружишь?
– Филипп Усено. Изабель Барер. Жан-Луи Ласей. Только не говори мне, что эти имена тебе незнакомы.
– Ничего не понимаю. Ты на часы смотрел?
– Я у твоей двери.
Спустя минуту коп уже открывал, пряча правую руку за спиной. Все доверие, на которое он был способен: пушка вместо рукопожатия.
– Ты что здесь делаешь? С катушек съехал или что?
– Впусти меня.
Виар отступил, предварительно быстро оглядев тупичок. Прыщ на восходе выглядел абсолютно так же, как и в полдень на работе: лохматый, плохо выбритый, чертовски неухоженный.
– У меня дети спят, – предупредил он. – Разбудишь хоть одного, и дело кончится дракой.
Эрван с улыбкой зашел в мастерскую. В лофте тоже никаких сюрпризов: необработанные поверхности, индустриальный стиль, переработанные материалы. Шестьдесят квадратных метров в одном духе. Слева – открытая кухня. В глубине – металлическая лестница, ведущая в мезонин, разделенный на спальни. По центру – длинный семейный стол, как в тридцатые годы. На потолке неизбежные светильники в нью-йоркском стиле из начищенного металла. Зачетный список для публикации в «Elle Décoration».
Эрван естественно направился к стойке – единственной освещенной, да и то не очень, части.
– У тебя пять минут, – бросил хозяин у него за спиной. – Мне хватает своих заморочек и без того, чтобы ко мне в дом вламывался очередной говнюк из Морванов и…
Закончить он не успел: повинуясь порыву, Эрван схватил с плиты винтажный чайник и развернулся, со всей силы выбросив руку вперед. Удар застал Виара врасплох и отбросил его в центр комнаты, пока его оружие летело под диван. Секундой позже Эрван сидел верхом у него на груди, прижимая его плечи к полу.
– Виар, – проговорил он, тыча дулом своего пистолета ему в нос, – моего отца прикончили в Африке, а лучшего работника из моей команды только что зарезали при чудовищных обстоятельствах. Не самый удачный момент, чтобы играть со мной в игры.
Тот двинул руками, словно говоря: «Сдаюсь». Его щека уже принимала синеватый оттенок.
– Что ты хочешь знать? – выдохнул он, поднимаясь.
108– Филипп Усено был психиатром, – начал Виар, готовя кофе. – Он умер в 2006 году, попав в автомобильную аварию в Греции.
– Со своими двумя детьми. Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.
– Он работал на нас.
Эрван подошел к стойке. Коп не стал включать машину «Nespresso» – слишком много шума, он подобрал с пола чайник – если слегка напрячь воображение, на нем еще можно было различить отпечаток его челюсти.
– На нас? Ты себя принимаешь за ЦРУ?
Дожидаясь, пока вскипит вода, Виар потирал щеку.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду: он был уголовным экспертом.
– Как психиатр?
– Нет. Как звезда балета.
– Да их десятки, этих экспертов.
– Не таких. Он делал то, что ему велели. Это позволяло нам без огласки разруливать те случаи, которые вызывали беспокойство.
Заказные экспертизы: гора родила мышь. Префект манипулировал кофемашиной жестами пятизвездочного шеф-повара. Синяк расплывался по его щеке, как пролитые чернила.
