— А он правильно поступает, — как бы подытожил долгий спор с самим собой Гаязов.
2
Два дня от директора не было никаких известий. За эти два дня Гаязов переволновался и за судьбу завода, и за судьбу рабочих. Разговаривая с Назировым, увлеченным предстоящей перестройкой цеха и ничего не подозревавшим о новом заказе — Муртазин строго-настрого запретил пока об этом распространяться, — он не мог подавить в себе все возраставшее смятение.
Однако, как ни старался он преждевременно не тревожить людей, слухи о сеялках уже разошлись по заводу.
В партком стали приходить обеспокоенные рабочие, инженеры. Примчался и Назиров.
— Что же это такое, Зариф-абы? Я слышу от каких-то третьих лиц… Почему скрываете от меня? Какие сеялки? Когда, кто отменил мой проект?
Гаязову ничего не оставалось, как рассказать правду. Но это никого не успокоило. Все ждали возвращения директора. А его все не было. Ни его, ни даже телефонного звонка от него.
Гаязов день-деньской ходил по цехам и до поздней ночи просиживал в парткоме, ожидая телефонного звонка или телеграммы Муртазина. Совсем притихший Пантелей Лукьянович зайдет, покурит, вздохнет, потирая колени.
— Пропал, — повторял он всякий раз одно и то же слово. И трудно было понять, к кому оно относится: к директору или к нему самому.
Неожиданно в парткоме появилась жена Муртазина — Ильшат. Гаязов, правда, мельком уже встречал ее, но, увидав у себя эту полную, цветущую женщину, смешался, покраснел. Ильшат тоже почувствовала на какое-то мгновение неловкость, ее смуглое лицо залилось краской. Выпуклые глаза Зарифа, которые когда-то так волновали Ильшат, пожалуй, не изменились, смотрели на нее, как в дни юности. И невольный вздох слетел с губ Ильшат. Но она не смутилась и, улыбаясь, протянула Гаязову руку.
— Здравствуй, Зариф. — Она старалась, чтобы голос звучал ровно. — Не звонил ли Хасан? Он ведь совсем больной уехал. Как бы не расхворался там.
Гаязов тоже успел овладеть собой, — чуть склонив голову, он пожал руку Ильшат.
— А я хотел вам звонить, узнать, нет ли какой весточки от Хасана Шакировича.
— Не верю, вы скорее всего не решились бы позвонить мне. Вы даже Хасану не звоните домой. Все такой же стеснительный. А я вот пришла…
Гаязов помолчал. Ильшат говорила правду. Он, конечно, не позвонил бы ей на квартиру. Зная теперь довольно близко Муртазина, его тяжелый характер, он старался не давать ни малейшего повода для подозрений. Он почему-то был почти уверен, что Ильшат скрыла от мужа свою первую неудачную любовь. Узнай Муртазин хоть что-нибудь о том, что было между его женой и Гаязовым, он может круто измениться по отношению к парторгу. А от этого прежде всего пострадало бы их общее дело.
Так сидели они, внутренне скованные, возвращаясь мыслью то от настоящего к прошлому, то от прошлого к настоящему.
Ильшат встала.
— Я, Зариф, очень прошу вас: если Хасан позвонит, сообщи то мне. А когда он вернется, приходите в гости. Придете?
Гаязов стеснительно улыбнулся. Ильшат поняла.
— Вы такой же, Зариф, как в молодости.
— Не обижайтесь, пожалуйста, — сказал, еще больше смущаясь, Гаязов.
В открытую дверь, блеснув холодными стеклами пенсне, просунулась голова Вадима Силыча Пояркова. Гаязову показалось, что тот недобро усмехнулся.
Простившись с Ильшат, Гаязов подошел к окну. Со вчерашнего дня погода резко изменилась. Солнце заливало улицу, на тротуарах толпился народ. Гаязов, склонив голову, с жадным любопытством шарил глазами по карнизам ближайших домов, — ему казалось, что сегодня должна закапать первая капель, с детства любимые звуки весны. Он убедился, что до капели было еще далеко, и все же ощущение весны как-то согрело Гаязова.
«Почему так долго молчит Муртазин?.. В такой чудный день и чтобы молчать! Неужели не может доказать свою правоту!..» В нем ни на минуту не утихало чувство тревоги: «А что тогда будет с заводом, с рабочими?..»
Эти мысли бередили сердце Гаязова. Он досадовал, что не может взять трубку и позвонить в Москву.
И вдруг тишину разорвал телефонный звонок. Гаязов повернулся и судорожно схватил трубку. Он не ошибся.
— Сеялочки спихнул! — радостно крикнул Муртазин в трубку. — По-нашему вышло! Завтра буду на заводе.
Гаязов долго не двигался, охваченный радостью, потом позвонил Михаилу Михайловичу, Пантелею Лукьяновичу и поздравил их с победой. Но, набирая помер Ильшат, напутал и положил трубку.
3
Разговоры с Поярковым в парткоме ни к чему не привели. Гаязов решил поставить вопрос о нем на бюро. Увидев, что Поярков пришел на заседание в подозрительно спокойном настроении, он насторожился. Он уже знал, что Поярков не сидел сложа руки, кое-где побывал. Пока обсуждались другие вопросы, Вадим Силыч шутил, бросал реплики кстати и некстати. Притворялся ли Поярков и за показной веселостью скрывал свое беспокойство или, может, нащупал какой-то спасительный ход? Давно ли он из себя выходил, едва затрагивался вопрос о квартире?
Наконец бюро приступило к рассмотрению дела Вадима Силыча. Поярков чуть побледнел, но тут же взял себя в руки и заговорил в полушутливом тоне:
— Товарищи, как говорится у татар, минувший год сам леший не нашел. А вы доискиваться вздумали… Никакого юридического основания нет. Тяжба по обмену квартирами имеет законную силу лишь в течение шести месяцев. Вот, товарищи, разъяснение прокурора. Я ничего не могу добавить к нему. И вообще считаю, что все это затеяно с определенной целью — запятнать честного человека. Возможно, шумихой вокруг меня некоторые товарищи прикрывают другие свои, более возмутительные поступки. Я кончил. Прошу всех членов бюро ознакомиться с разъяснением прокурора.
Гаязов с трудом сдерживался. Он хорошо понял, на что намекал Поярков. Он передал бумажку Калюкову, Калюков — Муртазину, Муртазин — дальше. Матвей Яковлевич и Сулейман прочитали вместе.
— Ну, кто будет говорить? — спросил Гаязов.
— Разрешите мне, — сказал Калюков. — По-моему, мы действительно немного сгустили краски. Как очевидно из письма прокурора, для этого нет законного…
— Не очень-то нажимайте на закон, — перебил его Сулейман, — закон можно повернуть и так и эдак…
— Это советский-то закон? — И без того румяные скулы Калюкова побагровели. — Нет, Сулейман Уразметович, ошибаетесь… Советский закон…
— Требует правды! — закончил фразу Погорельцев, и Пантелей Лукьянович на мгновение осекся, но потом объявил, что завком решил дать Самариной комнату побольше во вновь строящемся доме.
Муртазин распек Пояркова, обвинил его в нечестности. Поярков, удивившись, вскочил с места.
— Простите, Хасан Шакирович, так, по-вашему, я должен помогать спекулянтам государственными квартирами?
— Никто этого вам не велит, — отпарировал Муртазин холодно и сухо. — Вы это сами сделали. Дали Самариной три тысячи? Дали. А почему не отдали четыре? Три тысячи не спекуляция, а четыре тысячи спекуляция. Так? Умная, оказывается, голова у вас.
Попросил слово Матвей Яковлевич.
— Будь у Вадима Силыча чистая совесть, он не стал бы прикрываться прокурорской бумагой, — начал он неторопливо. — Ведь ты, Поярков, ограбил семью инвалида Отечественной войны, позарился на сиротский кусок. Это будучи коммунистом! Я пятьдесят лет на этом заводе, но такого еще не видывал. Я так думаю, Зариф Фатыхович, — обратился он к секретарю. — Поярков должен вернуть квартиру Самариной незамедлительно. А ему самому, если нужно, дадите потом комнату в новом доме. И второе — дать ему строгий выговор за то, что совершил поступок, недостойный коммуниста.
— Правильно, я полностью присоединяюсь! — громыхнул Сулейман.
С лица Пояркова исчезло прежнее оживление. А услышав Гаязова, он совсем потускнел.
— Поярков дважды просил отложить бюро и трижды не являлся. Сейчас вы все видите, для чего это делалось. Комментарии излишни. Видимо, не так легко было раздобыть бумажку у прокурора. Молчите, хотя бы на бюро не двуличничайте!
Было только одно предложение Погорельцева, и большинство членов бюро проголосовало за него. Взбешенный Поярков, хлопнув дверью, выскочил из комнаты.
Не успел Гаязов закурить папиросу, оставшись один в парткоме, как зазвонил телефон. В трубке раздался взволнованный голос Сидорина.
— Да вы с ума сошли! — оборвал его Гаязов. — Кто разрешил остановить поточные линии? Директору сообщили? Я тоже сейчас буду.
Застегивая на ходу пуговицы пальто, Гаязов направился было в цех. Но, услышав на заводском дворе дрожащий от гнева голос Муртазина, он повернул туда.
— Что случилось? — всполошился Гаязов.
— У них спрашивайте! — Муртазин кивнул на стоящих перед ним людей.
При свете больших фонарей Гаязов увидел: совсем растерянные, стояли оба начальника — транспортного и литейного цехов.
