Силья бродила-бродила и оказалась на заросшем березами мысу, в конце которого она остановилась и смотрела на тихую в вечернем освещении гладь озера, отражавшую возле противоположного берега вверх ногами все — и сам берег, и деревья на нем. Слышно было кукование кукушки, и кроны далеких деревьев выглядели так, что можно было подумать, будто они слушают там длинный, многоголосый вечерний опус певчего дрозда.
Куда же занесло тебя, девушка Силья? Неужто вся жизнь твоя, до этого безжизненная, как пустыня, неожиданно исчезла, было ли правдой это внезапное усиление жизни, ее расширение и очищение, вызвавшие дрожь в членах тела, какую иной раз вызывало внезапное резкое напряжение в работе? Или же все то зло, которое ты легко преодолевала на протяжении своих пяти сиротских лет, вдруг приобрело такой вид, чтобы окончательно соблазнить тебя, одинокую?
Силья пошла обратно «домой». Профессор стоял у окна, он тоже глядел в летнюю ночь. Силья вошла почти крадучись; профессор обратился к ней, но тихим голосом и как-то смиреннее, чем днем, да и не было в его речи и следа давешней сочности. Пройдя несколько шагов, Силья на мгновение остановилась… Они были перед лицом летней ночи… Когда Силья вошла в маленькую комнатку, туда тихо вошел и профессор, объяснил девушке насчет постели и пошел уже было прочь, но вернулся и сказал: «Да-а, ведь я еще даже не слышал, как тебя зовут». До чего же давно это было, чтобы у нее кто-то спрашивал имя, теперь казалось, что она шепчет его этой необычайной летней ночи, которая незаметно наступила. «Ну, Силья, спокойной ночи», — сказал профессор, и затем было слышно, как он медленно поднимался по лестнице на второй этаж.
Силья чувствовала одиночество в ночь после смерти отца, лежа в Микколе рядом с Тююне. А ведь в тот раз, по крайней мере, изба была знакома, как и спавшая рядом девушка. И с тех пор Силья, по сути, всегда была одна — одна в осенней непогоде на погруженной в темноту дороге; одна, идя рядом с Оскари Тонттилой; одна, когда господин скупщик леса зажал ее. Одна была она и в пути, приведшем ее в это удивительное место. И более всего она была одинокой в этой маленькой, чистой комнатке, когда тот кажущийся странно знакомым старик скрылся на верхнем этаже и весь дом погрузился в тишину.
Чувство одиночества было сейчас прочней, чем когда бы то ни было, — разумеется потому, что дела этого мира как бы подступили гнетуще близко к ее сознанию, и так много было этих дел — новых и непредсказуемых. Время, прожитое в Сийвери, со всеми тамошними событиями, вновь прокатилось сейчас перед нею, как бы едва касаясь ее сознания, — и то, как она ночами, притворяясь спящей, все слышала и все понимала, — и та жизнь, которую, напрягая силы и в поте лица своего, вели на работе, на танцах и после танцев… все-все, вплоть до окровавленной головы хозяина сегодня утром… Неужели это и впрямь было только сегодня утром? И докатится ли оно до тех полей, которые она сейчас видит из окна? Покойный отец ведь тоже был владельцем имения… И тут мысль ее опять пустилась блуждать, и она почти вспомнила что-то со времен Салмелуса, нечто вгоняющее в тоску, давящее и вызывающее образ отца… Глаза закрылись, поверхность сознания слегка расслабилась, но в глубине напряжение даже усилилось, там возникла картина: отец выясняет отношения с мужчинами, у которых на рукавах красные повязки, и происходит что-то невообразимое, страшное, по сравнению с чем окровавленная голова хозяина Сийвери — совершенно рядовой случай из жизни.
От этого спазма нервы содрогнулись, она встрепенулась, глаза открылись, и сознание столкнулось со светлой летней ночью. Все чуждое вокруг выглядело теперь гораздо мягче, и это успокаивало. И как-то по-новому вспомнилось, что на верхнем этаже спит старик, который надежно правит этим домом и всей округой, так же… так же, как сильный отец. И комната стала уже знакомее после того, как глаза какое-то мгновение были закрыты, и ей стало хорошо оттого, что можно, проснувшись, увидеть все так… Вспомнилась добродушная болтовня пекарши там, в селе, — захотелось подумать: вчера. Силья потянулась всем телом, пригладила волосы и положила руки под голову. Спать не хотелось, это особенное глубокое одиночество манило взглянуть на себя каким-то непозволительным образом, представить себе формы собственного тела, подумать о том, что ты женщина… и что в таком возрасте у многих уже есть дети… Для этого нужен мужчина, и это происходит по обоюдному согласию — какое непонятное чудо, что на такое можно согласиться… Руки инстинктивно выползли из-под головы и вытянулись вверх, а голова при этом запрокинулась еще сильнее, так что даже засвербело в затылке… И она подумала о том, что ужасало, но сейчас, здесь почти восторгало: о крупном, крепкого телосложения мужчине, которого глаз видел не раз, и даже обнаженным… и что могла бы согласиться и она…
Девушка в белой рубашке поднялась из постели и подошла к окну. Она увидела относящийся к участку дачи мысок с березками и за ним полосу воды — тот самый, на который она забрела давеча, знакомясь с окрестностью. И еще видно было небо, немного полей, а за ними неясная в сумерках группа домов деревни. Она снова перевела взгляд на мыс и озеро, и душу наполнила грусть — сильная и нежная, какой прежде ей испытывать никогда не доводилось. Природа вокруг как бы деликатно отступила. Выйти ли ей из дому и отправиться туда, на березовый мыс, спит ли отец опять в избе?.. Что случилось там, на мысу, только что? Разве, словно чудо, не приплыл на лодке, не поднял весла какой-то молодой парень, у которого такие ровные зубы и такая хорошая одежда, красивый парень, которого она уже видела раньше? Действительно, было такое — пять лет назад, но она, Силья, вспомнила об этом только теперь. Ведь происшедшие после того события нарушили весь ход вещей и начисто вытеснили это из памяти. Отец умер прежде, чем успел наступить следующий вечер. Но сейчас казалось, будто отец жив и ночь опять безопасна, настолько безопасна, что, стоя там, в конце мыса, можно было бы принять какую-нибудь более смелую позу, сделать какой-нибудь ободряющий жест, чтобы гребец приблизился и заговорил и даже вышел на берег — посидеть рядом.
Ночь глядела уже будто союзница, которая знает тайну. Карие, большие глаза женщины в белой одежде поблескивали из-под длинных ресниц — как последние весенние звезды где-то в небе, если долго смотреть туда.
Слезы — впервые в этих глазах и по такому поводу.
А с утра началась служба Сильи на даче Рантоо. Она проснулась, услыхав, что профессор идет вниз по лестнице — гораздо бодрее, чем вчера, поднимаясь по ней. Испугавшись, что слишком разоспалась, Силья быстро вскочила и натянула юбку. Входя в кухню, она услыхала, как часы пробили пять. И тут же профессор высунул голову из приоткрытой двери, ведущей в соседнюю комнату, и сказал:
— Ого, ты тоже уже на ногах. Могла бы еще поспать; люди растут, когда спят. У меня на озере кое-какие снасти, так что я пробуду там больше часа, раньше шести тебе вставать не требовалось. Но уж раз проснулась, свари кофе себе, а я выпью, как вернусь, сейчас не хочу. Сюда, возможно, явится в это время одна старуха, она оттуда, из хибарки под названием Кулмала, и доводится мне двоюродной сестрой. Она придет и покажет тебе такие места, куда я свой нос не сую, она, вишь ли, здесь маленько прибиралась и иной раз готовила, когда я был тут без служанки. Ну, будь здорова — вари теперь кофе.
Силья не удержалась, чтобы не посмотреть в окно зала, как шел хозяин, так основательно она успела подпасть под влияние профессора. Видя этого крупного и еще стройного даже в старости мужчину, идущего по тропинке к берегу, Силья инстинктивно подняла руки к груди, душа со сна была чиста и полна чувства благодарности — благодарности всему, чуть ли и не мокрой от росы тропинке, по которой шагал ее хозяин. Если бы мне только суметь, если бы мне только справиться с работой здесь, — и чтобы все здесь оставалось таким же и тогда, когда сюда приедет больше людей.
Уже пришла та «старуха» — чисто одетая и в годах, но еще полнокровная женщина. «Ага-а, двоюродный братец уже заполучил сюда помощницу», — сказала она запросто, доброжелательно глядя маленькими глазками. Затем последовало выяснение имени и откуда родом и совместное кофепитие. Правда, Силья еще не уяснила себе, как тут накрывают на стол, но ей и не требовалось делать это, ибо София сама взяла чашки оттуда, где они стояли. Вот так познакомились, а затем осмотрели дом. Прошло уже столько времени, что и профессор вернулся с озера с рыбой, но кофе для него готов не был. Они совсем забыли про старика, выясняя состояние домашнего хозяйства.
— Чертовы девки! — возмутился профессор, и Силья чуть не заплакала. Но профессор сказал ей, указывая пальцем на Софию — Не давай этой старухе сбивать себя с пути, а путь этот такой, изучишь мои привычки и будешь делать, что я велю.
