– Если ты так ему завидуешь, так за чем же дело стало, – заведи себе тоже фальшивый нос, – предложил Людовик. – Ты ведь можешь точно так же, как и он, интриговать прохожих и уверять всех соседей по кварталу, что их жены обманывают.
– Не подбивай меня на это, Людовик.
– Не уговаривай безумного проявлять свое безумие, – сказал Жан Робер.
– Говорят, что безумие – мать разума, – наставительно произнес Петрюс, – а это доказывается тем, что человек, бывший безумцем в молодости, становится мудрецом в старости, и, наоборот, люди, благоразумные в молодости, становятся безумцами в старости. Так что имейте в виду, что ожидает вас обоих. Вы стоите, сами того не подозревая, на пути к разврату, к которому поведет вас ваша теперешняя мудрость. Не так поступали отцы наши – в молодости они были молоды и стары в летах преклонных. Они не считали недостойным себя справлять все праздники вообще, а масленичный втор ник в особенности. Но вы, двадцатипятилетние старцы, разыгрывающие Манфредов и Вертеров, вы презираете невинные удовольствия предков. В дни карнавала вы не пойдете на улицу! Напротив, вы бежите, запираетесь у меня, который – черт возьми! – еще скучнее, мрачнее и кислее вас самих!
– Браво, Петрюс! – вскричал Людовик. – Клянусь честью, ты переубедил меня, и в доказательство этого и я намерен сделать тебе другое предложение.
– А именно?
– Оденемся все трое в эти костюмы шутов и пойдем в таком одеянии шататься по самым скверным местам Парижа.
– Согласен! – сказал Петрюс. – Мне необходимо развлечься. А ты, Жан Робер, с нами?
– Невозможно! Я обедаю на улице Сент-Аполен, а вечер должен провести в одном семейном доме. Следовательно, прошу меня уволить.
– Хорошо, но с одним условием.
– С каким это?
– Только сделай милость, не отказывайся и не ломайся.
– Даю слово вести себя, как в играх, – сделаю все, что мне придется делать.
– Видите ли, мне очень интересно знать, ошибся ли Петрюс относительно человека с фальшивым носом. Ты должен подойти к нему и спросить: «Как вас зовут? Кто вы? Чего вы ищете?» А мы станем ждать тебя здесь.
– Хорошо, – сказал Жан Робер.
Он взял шляпу и вышел. Минут десять спустя он вернулся.
– Ловко я попался, нечего сказать! – вскричал он.
– А что? Он тебе ничего не ответил?
– Напротив! Он сказал мне, что зовут его Жибасье, что он бежал с каторги и что теперь ожидает одного господина, который должен ему дать тысячу экю за одно дельце, которое он устроил сегодня ночью.
Все трое громко расхохотались.
– Ну, вот видишь, – сказал Людовик Петрюсу, – это совсем не то, что ты говоришь.
– Это из чего ты заключаешь?
– У буржуа не хватило бы остроумия на такой ответ.
Они оделись и вышли на улицу, расхваливая находчивость человека с фальшивым носом.
Результатом этого предложения Петрюса и были все приключения, составляющие начало нашего рассказа.
XV. Ван Дейк с улицы Уэст
Кроме поразительной красоты и изящества, наружность Петрюса имела еще одну особенность, которая сразу делала его человеком, заметным в толпе. Особенность эту составляло чрезвычайное сходство с Ван Дейком… При взгляде на него невольно приходил в голову вопрос, какова женщина, перед которой преклонится этот баловень природы, а в воображении возникал прелестный образ маркизы Бриньольской, прославленной столькими портретами работы гениального фламандца.
Но Петрюс довольно долго сохранял свободу своего сердца, которое имело право быть требовательным в выборе своего божества. Один случай, однако, неожиданно решил это дело.
Однажды, возвращаясь домой по довольно пустынной улице Уэст, на которой была и его мастерская, Петрюс увидел, что перед дверью дома, в котором он жил, остановилась роскошная карета. Она пронеслась мимо него с быстротою вихря, но гербы на ее дверцах были сделаны так четко и ярко и таких размеров, что он все-таки успел рассмотреть их. То была голова мавра в настоящую величину, над нею княжеская корона и девиз: «Adsit fortior!» (Пусть явится кто-нибудь более храбрый).
Когда карета остановилась, сидевший на козлах лакей в синей с серебром ливрее соскочил на землю, от крыл дверцу, и из нее вышла молодая женщина поразительно изящной и аристократичной наружности.
Вслед за нею, тяжело опираясь на руку лакея, появилась старуха лет шести-десяти.
Девушка остановилась, закинула голову назад и, по-видимому, не найдя того, чего искала, обернулась к кучеру и спросила:
– Уверены ли вы, что это № 92?
– Точно так, ваше сиятельство, – ответил тот.
Дом Петрюса был под № 92.
Увидев, что дамы вошли, художник перешел улицу и, входя в дом, слышал, как младшая из них спрашивала у привратницы:
– Здесь живет мосье Петрюс Гербель?
Гербель была фамилия Петрюса.
Консьержка была буквально ослеплена великолепием обеих дам и роскошью мехов, в которые они были за кутаны.
– Точно так, сударыня, – ответила она, почтительно приседая, – только теперь их дома нет.
– В какое же время можно его застать? – продол жала девушка.
– Утром-с, часов до двенадцати, а то и до часу, – сказала консьержка. – Да, впрочем, вот они и сами, – прибавила она, увидев художника, который был на целую голову выше обеих посетительниц.
Они обернулись, а Петрюс снял шляпу и почтительно раскланялся.
– Вы господин Петрюс Гербель? – спросила старшая довольно дерзко.
– Я, – холодно ответил художник.
– Мы хотим заказать портрет, – продолжала старуха тем же тоном, – возьметесь вы его сделать?
– Это мое ремесло, сударыня, – ответил Петрюс чрезвычайно вежливо, но еще холоднее прежнего.
– Хорошо. Так когда же вы думаете начать? Долго это будет? Много сеансов вам нужно? Говорите скорее: мы совсем замерзли.
Молодая девушка, которая все время не говорила ни слова, заметила резкость тона старухи и сдержанность Петрюса. Она подошла к нему и спросила:
– Скажите, пожалуйста, портрет, который был на последней выставке под № 309, вашей работы?
– Да, моей, сударыня, – ответил Петрюс, смущаясь и от ее красоты, и от мягкости голоса, которым был задан вопрос.
– Если не ошибаюсь, то был ваш собственный портрет? – продолжала она.
– Совершенно верно, – сказал художник, краснея.
– Мне хотелось бы иметь мой портрет в таком же роде: мне чрезвычайно понравились в нем сочетания цветов. У меня уже есть около десяти моих портретов. Их делали по заказу мамы или тети, но я недовольна ни одним из них. Не согласитесь ли вы попробовать угодить такой капризной особе, как я? – прибавила она улыбаясь.
– Постараюсь и даже сочту это для себя за великую честь.
– За честь? – вмешалась старуха. – Почему же это может составить для вас честь?
– Потому, что портрет особы такой красоты и такого положения, как мадемуазель Ламот Гудан, достоин сделать только знаменитый художник.
– Ах, так вы знаете, кто мы? – проворчала старуха.
– По крайней мере, знаю фамилию мадемуазель, – ответил Петрюс.
– Я ведь уже сказала вам, что я капризна и требовательна, но забыла прибавить, что я, кроме того, еще и любопытна.
Петрюс поклонился с видом человека, вполне готового удовлетворить это любопытство.
– Скажите, как вы узнали, кто я такая? – продол жала девушка.
– По дверцам вашей кареты.
– Ах, по нашему гербу? Разве вы знаток геральдики?
– Ведь мне приходится иметь с нею дело почти ежедневно. А какой же исторический живописец может не знать, что после взятия Константинополя и вплоть до Берг-оп-Зоома Ламот Гуданы были на всех полях битв и нигде не нашли того, кого вызывают своим девизом.
Этот так прямо высказанный дифирамб ее красоте и происхождению заставил девушку вспыхнуть.
Тщеславие старухи было тоже польщено, и она взглянула на художника весьма милостиво.
– В таком случае, – сказала она с любезностью, которой почти нельзя было ожидать при ее высокомерии, – теперь нам остается только назначить час и дать вам наш адрес.
– Час соблаговолите избрать сами, – ответил Петрюс с той вежливостью и предупредительностью, к какой его обязывала перемена в ее тоне, – а что касается адреса княжны Ламот Гудан, то каждый знает, что ее дворец стоит на улице Плюме напротив отеля Монтморен и рядом с отелем графа Абриаля.
– Хорошо, значит, завтра в двенадцать часов, – проговорила девушка и снова покраснела.
– Завтра в двенадцать часов я буду к вашим услугам, – ответил Петрюс с низким поклоном.
Дамы уселись в карету и уехали, а Петрюс пошел в мастерскую.
От природы он был человек безукоризненно честный, но это нисколько не помешало ему солгать девице Ламот Гудан самым наглым образом.
Он сказал, что никто не может не знать адрес дворца Ламот Гуданов, а, между тем, сам совершенно не знал этого всего два месяца тому назад.
Мало кто из парижан, за исключением обитателей предместий Сен-Жака и Сен-Жермена, знает ту часть бульвара, которая идет от Гренельской заставы до вокзала и, таким образом, тянется по левому берегу Сены к югу. Это пространство засажено четырьмя рядами деревьев и устлано дерном, и для человека, желающего предаться одиноким размышлениям или вдвоем побродить по тенистым аллеям, оно представляет самый подходящий уголок.
