они появлялись действительно вместе, как пара, и он уже посвятил ей несколько значительных стихотворений. Но – по крайней мере тогда – не любовных!
И во-вторых,
И она держалась независимо: вот ведь, звонила, заходила ко мне сама, – очевидно, ни перед кем не отчитываясь. Она даже подчеркивала свою отстраненность…
Да почему эта лобово-дипломатическое «ни перед кем», почему прямо не сказать «не отчитывалась перед Бродским»?
Но главное – отстранённость, опять-таки от Бродского во имя доступности для прочих. То есть для Бобышева.
Бобышев, как припев, повторяет тему независимости Басмановой от Бродского, что делает ей только честь – действительно крепкая женщина.
– Я тебя провожу, да? – обратился к Марине Иосиф.
– Нет, я пойду сама и чуть позже.
…Между тем наша отдельная дружба с Мариной продолжалась, встречи были вполне непорочны, хотя и галантны. Мы бывали на выставках и концертах, много гуляли в моих местах на Песках или в ее, в Коломне, порой вместе рисовали.
Галантный – это значит «изысканно вежливый», «любезный». Почему же «хотя и галантны», отчего противопоставление непорочности и галантности? Нормально было бы: «отношения были непорочны и галантны». А то получается так – хотя она не давала, но я за это ей не хамил. Опять-таки зияет «джентльменство» Бобышева.
Особенно трогателен перечень непорочных и в то же время высоко интеллектуальных развлечений. А как проникновенно сказано «порой вместе рисовали»!
Для меня всё это звучит предельно фальшиво и по сути, и по отбору слов. Если ты действительно проводишь столько времени с очаровавшей тебя женщиной и не лезешь к ней в трусы – то какой ты после этого мужик? Тем более Бобышеву тогда было не 19, а целых 27, да и в ловеласах числился. А если лез, и она не давала, то так и скажи. Но он здесь тоже джентельменничает, тоже мне «поклонник молодеющей звезды» (см. ниже о стареющей).
Вдоль фасада была пущена лепнина: чередующиеся маски неясного аллегорического смысла. Я читал их как ужас и сладострастие, ужас и сладострастие, но это ничего мне не объясняло и ни во что рифмованное не складывалось. В пушкинское время на этаже были танцевальные классы, и то-то он пялился сюда на балеринок от Всеволожских: ужас и сладострастие; а до эмиграции в этой квартире жил Александр Бенуа. УЖАС от сладострастия!
Эротического философа из Бобышева никак не получается. В его случае философия и поэзия разделены огромной канавой. Ужас при сладострастии возникает лишь при импотенции, во всех остальных случаях сладострастие сопровождается восторгом. Без всякого ужаса. Такое Бобышеву надо бы знать.
Ох, милая, тебя бы мне… Ах, нет!Тебя, красавица, хоть голосом касаться.
Следуя этому стиху и воспоминаниям Бобышева – таким испуганным «Ах, нет!» наполнены его первые встречи с Басмановой, которая всячески показывает свою готовность, а Бобышев касается её только своим голосом, то есть баснями кормит.
Наши общения с Мариной, и так дистиллированные, не замутнялись никакими ухаживаниями и как будто собирались остаться надолго в состоянии бестелесного и восхищенного интереса друг к другу.
Дальше в качестве доказательства следуют перечисления книг, которые Басманова дарила Бобышеву, на одной из которых была надпись:
Моему любимому поэту. Марина
С такой безымянной надписью Басманова могла подарить эту книгу и Бродскому и кому-либо ещё по её сексуальному предпочтению! Но Бобышев не заметил отсутствие своего имени в надписи, сразу приняв на себя звание «любимого поэта». А ведь могло быть, что Басманова сначала подарила эту книгу Бродскому. Тот на неё за что-то рассердился и бросил ею в неё. Она её подняла и подарила Бобышеву.
И вот тщательно отцеженная последняя капля, которой Бобышев умывает руки, чтобы стать чистым любовником, то есть любовником с чистой совестью:
Где-то на Литейном <…> Иосиф оскорбительно обозвал меня.
Я мысленно занес руку для ответа, но сознание, в котором еще возвышались понятия: Поэзия, Слово, Бог, – удержало ее.
Я перешел на другую сторону и посчитал себя свободным от каких-либо дружеских обязательств.
Что же это за такое страшное обзывание, которое сразу так удобно освобождает от каких-либо дружеских обязательств? Вроде бы и откровенничает Бобышев, взял бы и рассказал какой Бродский плохой, какими ужасными (и конечно же, несправедливыми) оскорблениями тот бросался. Назвал бы эти оскорбления, чтобы мы вместе с Бобышевым возмутились Бродским? Но нет, умалчивает Бобышев и вовсе не из деликатности, а потому, что явно в этом обзывании что-то очень правдивое было, раз его это так задело.
А быть может, наоборот, ничего особенного Бродский не сказал, а Бобышев ухватился за «оскорбление», как за предлог, чтобы гордо обидеться и развязать себе руки для прихвата Басмановой.
Но какова фраза: «какие-либо дружеские обязательства»?! В чём эти дружеские обязательства состояли? Помогать в беде? Давать деньги взаймы? Нет, под этим торжественно обтекаемым благородным выражением Бобышев имеет в виду: «можно бабу брать». А судя по описаниям Бобышева, Басманова сама под него напрашивалась, и он, держась за дружбу с Бродским, играл в святого Иосифа, сопротивляясь соблазну. Но тут, его Бродский обозвал – и сразу дружба похерена, а раз Бога ли, Дружбы ли нет, то – всё позволено.
Так из друга Бродского Бобышев с великой радостью переродился в его соперника. И столько удовлетворения у него по этому поводу произошло, что он даже главу назвал Соперник Бродского. Это звание для Бобышева представлялось на уровне тогдашнего «Герой Социалистического Труда», а теперь это звание выводит его в ряды «Классиков Русской литературы».
Такая же бесконечно малая достоверность вылезает из описания причины его разрыва отношений с женой. Жил себе Бобышев, читая дамам стихи, совершено с ними не ебясь, потому как
никчемность глагольной рифмы (единственный порок моего тогдашнего поведения),
те писали ему невинные записки, а его жена нашла их, невинных, в мужнем кармане.
…полезла Натаха-таки лапой своей (в этой «Натахе» с «лапой» – ух как светится неприглядность Бобышева. – М.А.) по моим карманам, обнаружила нежные письма – и:
– Что это?!!
– Да как ты смела залезть в мои карманы?!
– Так! Прочь из моего дома!
– «Твоего», не нашего? Ну это все! Ноги моей…
Ушел.
Да не просто поссорился, а потом вернулся. Нет. Он позже объявляет,
что к Наталье я больше не вернулся.
Как легко он раздружился с Бродским, с такой же лёгкостью он порывает с женой. Либо опять-таки не договаривает и утаивает.
Марина захотела встретить двенадцать ударов со мной, а когда я легко сказал: «Ну конечно», переспросила уже со значением, (она всё боялась, что он опять потащит её не в постель, а на улицу гулять. – М. А.) и я опять согласился.
А ведь не пояснил, что согласился только при соблюдений условий «непорочности, но галантности». Ан не получилось, святого Иосифа-Бобышева соблазнила-таки невеста Иосифа Настоящего. И вот, курантит Новый год:
Мы остановились, я поцеловал ее, почувствовал снежный запах волос. Вкус вошел в меня глубоко да там и остался.
Но какой же всё-таки поэт-романтик Бобышев: это ж надо – «снежный запах волос» преобразуется во «вкус». Снега что ли? И завернул-το покрасивше про «глубоко вошёл», да не говорит куда и по какое место. Дальше ещё романтичнее, до патоки. Баба хочет, предлагает, а мужик выпячивает грудь, перебирает ножками и пыжится, хочет всю ответственность на неё свалить:
– Послушай, прежде чем сказать ритуальные слова, (это какие? «пошли в ЗАГС»? или «ты куда хочешь»? – М. А.) я хочу задать вопрос, очень важный…
– Какой?
– Как же Иосиф? Мы с ним были друзья, теперь уже, правда, нет. Но ведь он, кажется, считал тебя своей невестой, считает, возможно, и сейчас, да и другие так думают. Что ты скажешь?
– Я себя так не считаю, а что он думает – это его дело…
«Я себя так не считаю», – значит, она свободна, и этого достаточно. Я произнес те слова, что удержал на минуту, услышал их в ответ, и мы стали заодно.
То есть: пароль «я тебя люблю» и отзыв «я тебя тоже» – так, что ли? А без этих слов ни за что бы штаны Бобышев снимать не стал. Каков принципиальный и бесстрастный влюблённый. Всё рассчитал, проверил, заверился «свободой» женщины. Прямо настоящий стряпчий, а не пылкий поэт. Но всех этих заверений ему мало. Он ещё решил проверить с другой стороны, со стороны общественного мнения:
– Но ты понимаешь, что теперь весь свет может против нас ополчиться?
Эти «алики-галики» – весь свет? Тебе они так нужны?
– Нет. Если вместе, так ничего и не нужно.
Ещё раз убеждаешься насколько женщина нормальнее мужчины, тем более поэта, тем более Бобышева. Она хочет ебаться с кем ей нравится, а эти, что с яйцами, – им бы верность, им бы дружба, им бы пострадать душой, из-за того, что женщине надо больше, чем один скоропортящийся хуй.
