Недавний бой в Долине Дунов, мое командирство, исчезновение Каунселлора и Карвера, — они, по всеобщему твердому убеждению, отправились прямо в преисподнюю, - все это сделало мою персону знаменитой, как никогда прежде. На тридцать миль вокруг только и было разговоров, что о свадьбе, и люди уже начали стекаться в наш Орский приход, чтобы в назначенный день и час поглазеть на мой рост и полюбоваться на красоту Лорны.
И вот этот день наступил. Добрая моя матушка превзошла самое себя, предусмотрев каждую мелочь торжественной церемонии, а когда Анни, Лиззи, сестры Сноу и Рут Хакабак (ее мы тоже убедительно попросили разделить с нами нашу радость) вошли в церковь, они, казалось, заполнили своими пышными платьями каждый свободный уголок, так что я, ступив под своды храма, уже не знал, куда бы поставить свои ножищи. Когда церемония началась, Лорна взяла мою левую руку в свою правую и, как-то странно взглянув на меня, прижалась ко мне робко-робко, словно беззащитный воробышек, и мне от всей души захотелось, чтобы венчание закончилось как можно скорее.
Любимая моя была в ослепительно-белом платье простого покроя. Она была прекрасна так, что я не посмел бросить на нее даже мимолетного взгляда, но я чувствовал, что сейчас, в эти мгновения, ее снедает смертная тоска, и я знал, что никто из присутствующих даже не подозревает об этом. Я не поднял на нее глаз до тех пор, пока не сказал «да», когда пастор, как и полагается, спросил, согласен ли я взять ее в жены. И когда мы обменялись поцелуями, и пастор благословил нас, и Лорна устремила на меня свои несравненные взоры, в которых сейчас было все — покой, утешение и обещание бесконечного счастья, я, знавший Лорну с самого детства, взглянул на нее как бы впервые.
И вдруг...
Короткий звук выстрела прогремел под сводами церкви, и когда я склонился над Лорной для жениховского поцелуя, она вздрогнула и стала медленно оседать передо мной. Кровь ее заалела на желтом древе алтаря... Лорна лежала у моих ног и, с обожанием глядя на меня, хотела что-то сказать, но уста уже не слушались ее. Я поднял Лорну и позвал ее по имени, но все было напрасно. Лишь яркая кровь, по-прежнему вытекавшая из ее раны, показывала, что жизнь еще не совсем покинула ее. Последним усилием Лорна обвила мне шею руками, но я чувствовал, что это непрочное объятие с каждым разом становится все слабее и слабее. Затем Лорна издала долгий вздох на моей груди, говоря жизни последнее прости, и мертвящий холод стал постепенно вступать в свои права. Я переложил Лорну на руки матушки и, заклиная собравшихся не оскорблять шумом последних мгновений Лорны на этой земле, выбежал из церкви, пылая мщением.
Только один человек мог сделать это — только один. И я знал, кто. Я взлетел на Кикумса, неоседланного, но с уздечкой, и послал его с места в карьер туда, куда ускакал мой враг. Кто указал мне дорогу — Бог ведает. Должно быть, великая ненависть столь же путеводна, сколь и великая любовь. Скача вперед, я знал только одно — Карвер от меня не уйдет.
Оружия при мне не было. Платье мое, в котором я только что стоял перед алтарем, было залито кровью моей невесты. Я скакал, не помня себя от горя и ярости, и только одно хотел я знать в эти минуты, — есть справедливость в этом мире или нет.
Люди, попадавшиеся мне на пути, что-то кричали мне, а я их и слышал, и не слышал: их крики казались мне не громче шепота. Вскоре я доскакал до скальной гряды Блэк-Барроу-Даун. Вдалеке передо мной на большом черном коне скакал какой-то человек. Я знал: это — Карвер Дун.
«Больше одного часа вместе нам на земле не прожить, — сказал я себе. — А кому жить, кому умереть — пусть рассудит Господь».
Что у Карвера против меня? Огромная природная сила, карабин,— если он успел перезарядить его после выстрела в Лорну, — пара пистолетов и тяжелая кавалерийская сабля. Нет, все равно я убью его!
Я скакал по широкой вересковой пустоши, то не видя под собой никакой земли, то замечая на ней каждый листочек. Только раз обернулся Карвер и только раз взглянул на меня, и все же я заметил, что он не один: перед ним в седле было нечто, отвлекавшее на себя его внимание и не позволявшее ему оглянуться лишний раз. Возбужденное мое воображение подсказало невероятное: Карвер увозит Лорну! — и этот бред наяву продолжался до тех пор, пока сцена в церкви не обрушилась на мой разгоряченный разум и сердце, словно тяжкий занавес, падающий в финале трагедии. Я скакал через валуны и канавы на обезумевшем коне, и кровавая сцена снова и снова представали перед моими глазами, но, придя в себя, я уже хладнокровно воспринял невыносимую действительность, как будто все это произошло не со мной, а с кем-то другим.
Карвер свернул на узкую тропу между скал, на ту самую, по которой когда-то крался Джон Фрай, выслеживая дядюшку Бена. Однако, прежде чем скрыться между гранитными великанами, Карвер развернул своего скакуна и с ненавистью взглянул на меня. В этот момент нас разделяло не более сотни ярдов. И вдруг я увидел, что в седле перед Карвером сидит маленький мальчик. Энси, дружок! Мальчик тоже узнал меня и, плача, протянул ко мне ручонки, испуганный видом отца, разъяренного неотступным преследованием.
Пришпорив усталого коня, Карвер положил руку на рукоять пистолета. Ага, значит, карабин перезарядить он не успел. Я исторг радостный крик прямо из глубины сердца. Господи, да что мне его пистолеты! У меня не было шпор, но Кикумс и не нуждался в них, потому что он по-прежнему выглядел свеженьким, словно его только что вывели из конюшни. Я знал: если Карвер направит коня к крутому холму, где тропа раздваивается, я его настигну немедленно. Карвер тоже понял это и, не имея возможности ни развернуться, ни открыть огонь в скальном проходе, он погнал коня по дороге на Топь Колдуна.
«Ах, вот как, — подумал я. — Ну и нахлебаешься же ты сегодня болотной жижи, Карвер!»
Я преследовал своего врага настойчиво, но осмотрительно, не спеша, но и не позволяя ему уйти от погони. До меня донесся хриплый смех Карвера: он решил, что я боюсь приблизиться к нему.
— Хорошо смеется тот, кто смеется последним,— процедил я сквозь зубы.
Приподнявшись на спине Кикумса, — без стремян — я ухватился за толстенную ветвь старого дуба, свесившего пышную крону с гранитного утеса, и, потянув на себя, отломил ее от ствола. (Много воды утекло с той поры, но и по сей день старожилы с изумлением указывают на это дерево и, хотите верьте, хотите нет, больше всех тому геркулесову подвигу удивляюсь я сам).
Карвер Дун свернул резко в сторону и остановил коня у самого края черной бездонной трясины. Сейчас, подумал и, он двинется на меня. Нет, вместо этого он поскакал вдоль границы, отделявшей твердь от болотной хляби, надеясь найти дорогу, чтобы перебраться на другую сторону. Такая дорога — между утесом и трясиной — действительно была (и доныне есть), но найти ее мог только тот, кто хорошо знал эти места, или тот, у кого было достаточно времени, чтобы осмотреться. Но, увы для Карвера, не было у него ни знаний, ни времени, и потому этот путь для него был отрезан. Тщетно покрутившись на месте, он в очередной раз развернул коня и вдруг, прицелившись, выстрелил в меня и тут же во весь опор двинулся в мою сторону — на прорыв.
Он попал в меня; куда — я не заметил, но до того ли мне было в тот момент? Боясь, что он ускользнет от меня, я перегородил ему дорогу так, чтобы он не вырвался из ловушки, и дубовой ветвью ударил по голове изо всей силы его скакуна. И прежде чем сабля Карвера коснулась меня, и всадник, и конь повалились на землю, чуть было не опрокинув и моего Кикумса.
С минуту Карвер лежал на земле, не в силах подняться. Я соскочил с коня и, откинув волосы назад, начал закатывать рукава, словно мне предстояло схватиться на борцовском ковре. Я ждал... Между тем маленький Энси подбежал ко мне и, охватив ручонками мою ногу, взглянул на меня с таким ужасом, что я и сам, глядя на него, чуть не перепугался.
Ни за что на свете не хотел я на глазах мальчугана убивать его преступного отца.
— Энси, дорогой, — мягко сказал я, — сбегай во-он за ту скалу и нарви колокольчиков, ладно? А потом мы подарим их прекрасной даме.
Мальчик побежал, куда я ему указал, но на полдороге обернулся, и я, скорчив ему гримасу, махнул рукой: беги, мол, дальше. Энси звонко засмеялся и пуще прежнего припустил к скале. Я проводил его взглядом, пока он не скрылся из виду.
Тысячу раз мог я убить одним ударом злейшего своего врага, пока он лежал на земле в беспамятстве, но не сделал этого, потому что не мог запятнать честь двадцати пяти поколений Риддов.
Между тем Карвер начал приходить в себя. Застонав, он приподнялся на локтях и посмотрел вокруг, пытаясь понять, куда подевалось его оружие. (Я отбросил его далеко в сторону.) Затем, встав на ноги, он взглянул на меня тем взором, каким привык нагонять страх на своих противников, лишая их воли к сопротивлению.
