Ты завела этот разговор, чтобы вызвать мою ревность, предположив, что я люблю тебя, признаюсь в этом и буду делать все, что ты скажешь? Ты считаешь любовь властью. Ты все считаешь властью или ее потерей.
— Не для этого, — ответила Юория, почему-то пряча взгляд. — Но можно подумать, ты относишься к любви иначе. Сказка для простаков и развлечение для господ. Если человек думает, что любит, на него проще повлиять и его проще подчинить, его можно сломить, если отобрать объект одержимости.
— Это так, — кивнул Олеар. — Ты ждешь от меня этого?
— Нет, — отвернулась Юория. Сомнение в том, что ее можно любить, никак не давало ей покоя. — Меня любили многие черноторговцы, они вырезали ради моей благосклонности целые селения. Один возвел мою статую в своей родной деревне.
— Во-первых, ты никогда не узнаешь, что было им нужно: твоя благосклонность или благосклонность Даора Кариона. Во-вторых, их действия были тебе полезны или приятны?
— Не слишком полезны, — призналась Юория. — Но все же они сильно меня хотели.
— Они тебя не знали, поэтому поступали так шаблонно. Если они тебя не знали, о какой любви может идти речь?
Удивительно, что он повторил мысль Апудо.
— Ты хочешь, чтобы я признала, что меня никто никогда не любил? — поджала губы Юория. — Однажды сватавшийся ко мне синий маркиз подарил мне два сундука с золотом и сапфирами и две тысячи лилий. Вазы с ними заполнили двор Скального замка так, что не было видно плит.
— Он надеялся породниться с семьей Карион. И подарил цветы, которые ты терпеть не можешь, — рассмеялся Олеар. — Ты ведь любишь розы. Чем больше ты рассказываешь, тем дальше твои рассказы от любви.
Это задело Юорию, и она замолчала. И правда, все это казалось глупым. Существовала ли вообще любовь? А если существовала, то что было с ней, Юорией Карион, не так?
— Апудо любит меня, — тихо сказала она вдруг. — По-другому, не как мужчина, но все же любит. Она заботится обо мне, не осталась в Приюте, рискнула всем. И она пыталась защитить меня от дяди.
— Поэтому ты к ней так привязана?
— Вряд ли ты поймешь.
— А ты попробуй мне рассказать, — предложил Олеар. В его голосе не было ни язвительности, ни смеха, и Юория ответила:
— Она потянулась ко мне не из страха, понимаешь? Я относилась к ней плохо, но для нее это отношение было хорошим. Прежний хозяин бил и резал ее, чтобы преподать ей уроки и научить смирению. Когда ее смотрела целительница Приюта, Апудо была иссечена с головы до ног и наполовину слепа. В Пар-ооле она тянулась ко мне, и я… я стала вести себя иначе. Мне сложно это объяснить. Мне не хотелось, чтобы она страдала. И нравилось, что ей нравится служить мне — не из похоти и не из страха. Понимаешь?
— Понимаю, — ответил Олеар. — Хотя, признаюсь, ты сильно меня удивила. Это было, когда ты уже носила пояс?
— Нет, раньше.
— И вы с ней общаетесь?
— Да. Она меня слышит. Апудо видела меня не всесильной черной леди, а по сути рабыней и все равно хотела мне служить. Она не боится меня, не знает, как силен дядя. Поэтому когда я ее спрашиваю о чем-то, отвечает честно. И я недавно поняла, что такого честного разговора у меня не было ни с кем, — голос Юории дрогнул, и вдруг к глазам подобрались слезы. — Я рассуждаю жалко. Забудь.
— Это не жалко, — тихо ответил ей Олеар. — Я думал, тебя изменил пояс.
— Я не изменилась. Знаю, дядя говорит, что я иначе реагирую, но я не ощущаю этого.
— Изменилась, хоть и стараешься делать вид, что это не так. Я плохо знал тебя, сейчас узнаю лучше. Вряд ли я смогу относиться к тебе так, как… — Он запнулся. — Как относятся любящие мужчины к своим женщинам. Ты хотела ответа на вопрос: нет, я не люблю тебя. Сейчас я, однако, понимаю, что это для тебя большая потеря.
— Мне не нужно от тебя любви! Ни от кого не нужно!
Юория повернулась к Олеару спиной и снова натянула на себя одеяло. Сквозь предательские слезы она смотрела на размывавшиеся искорки в глубине кровати, еле удерживая дыхание, боясь, что Олеар подойдет, чтобы заглянуть ей в лицо.
Но он так и не подошел.
* * *
С утра пошел снег. Он падал медленно, кружась, укутывая замерзшую грязь. Глазам было почти больно смотреть в заснеженную даль: белые просторы, белые деревья и кусты, белый от крупных хлопьев воздух и светло-серое небо. Лошади послушно шагали, покрываясь этим холодным покровом, взрывали рыхлый снег копытами и иногда скользили на спрятанном под пологом льду.
Они приближались к границе с Черными землями и к вечеру должны были оказаться на знакомой дороге, по которой можно было пройти без страха — пар-оольцы не сунулись бы на защищенные южные территории. Это радовало: бескрайние просторы Серебряного моря, по берегу которого теперь шел отряд, давно надоели глазу. Узкая тропинка почти не виляла, просто тянулась и тянулась прямо. Это было совсем не похоже на привычную дорогу: лошади шли друг за другом, не отступая и шага в сторону, аккуратно шагая между жесткими колючими кустами, в которые не сунулся бы ни человек, ни животное. Слева колючие кусты иногда сменял плотный и высокий кедровник, тоже укутанный снегом и похожий на ватные облака, а справа, за терновником, изредка встречались островки изломанных камышей.
Юория теперь сидела в седле по-мужски, боясь упустить лошадь — стоило той споткнуться и обрезаться острыми шипами, она могла и понести. Под юбку все равно пришлось надеть брюки, чтобы не замерзнуть, да и сапоги ложились в стремя удобно. Чтобы не слушать, как плачет Сильвиа, Юория отстала от нее, и теперь перед глазами качалась только взрытая копытами тропа. Олеар ехал где-то далеко впереди, на редких поворотах Юория иногда видела его коренастую фигуру. Она подозревала, что он разговаривал с дядей, и ее сердце сжималось от пустоты.
Девчонка тоже ехала впереди, недалеко от Олеара, а между ними как раз оставалось место для крупного жеребца…
Всхлипы Сильвии и ее тонкий надрывный голос, которым она обращалась к сыну, раздражали Юорию, и только это, казалось, не давало ей заснуть. Она
