Хэрн опустил взгляд.
– Мальчик мой… прости, но это правда.
– Как?..
– Ты – Нолдо, мальчик. Ты уже сам видишь, что непохож на своих ровесников, но гонишь от себя эти мысли. Я нашел тебя в лесу. У нас с матерью тогда еще не было детей. Мы – твои приемные родители. Твоих родных убили харги.
– Как же так?.. – юноша сел, стиснув виски руками.
– Это правда, мальчик мой. Мы не хотели говорить тебе. Ты был нам, как родной…
– Я помню, отец… Ох…
Мать всхлипнула.
– Как же так… – повторил Илмар. Одно лицо стояло сейчас перед его глазами. Рэна. Рэна.
…Она жила по соседству, смуглая, маленькая, темноглазая. Она не была красавицей; скорее, она была чарующе некрасива, похожа на маленькую птичку. И голос такой же: звонкий, чистый… Она успела стать частью его сердца. Он уже не представлял себе жизни без нее. И теперь судьба разлучала их навсегда. Теперь? Нет. С самого рожденья. И ничего не изменилось бы, даже если бы – знал. Рэна. Рэна, любимая. Рэна. Лучше уйти, уйти навсегда, и никогда больше не видеть. Ни-ког-да. Слово какое странное. Как же не понял… И язык альвов казался чем-то знакомым, давался слишком легко… Судьба. Ненавистная, жестокая.
«Рэна, свет мой… Мысли путаются… как же так? Куда идти? Отец… Мать… Будь я человеком, в этот год мог стать воином Аст Ахэ… Ангамандо. Придумали имечко: Железная Темница. Мог бы говорить с Владыкой, видеть его… Альв. Как клеймо. По праву рождения – враг ему, враг этим людям, воспитавшим меня… Разве от себя убежишь? Разве забудешь…»
– Отец, – глухо сказал Илмар, – может, я могу рассказать альвам… Может, мне поверят…
«Не Эльф… не человек… Кто я теперь?»
– Я объясню им, отец, я расскажу им… о Мелькоре, о вас… о людях… Отпусти меня.
– Нет, сын, – тяжело ответил Хэрн.
Он ушел все же, не простившись с Рэной, не поклонившись отцу и матери. Не смог. Ушел ночью, с лютней через плечо, безоружный. Не оглядываясь.
…Мало кто прислушивался к нему. Пожимали плечами, недоуменно шептались, иногда гнали, провожая проклятьями и недобрыми взглядами. Так добрался он до берегов реки Гелион – владений Амрода и Амраса, младших сыновей Феанора. Странного менестреля допустили к князьям Нолдор. Смотрели неприязненно, особенно Карантир, которому младшие братья подчинялись беспрекословно, хотя, по сути, он жил здесь на правах изгнанника: в Таргелионе давно обосновались Орки.
– Странные, говорят, ты песни поешь, – сумрачно-лениво протянул Карантир. – Ну, спой нам, чтобы мы услышали сами!
Илмар запел. Все больше мрачнели лица слушавших.
– Темны твои песни.
Юноша не отвел взгляд от лица Карантира:
– Хорошо. Я спою о том, что ты знаешь лучше меня… король, – Илмар усмехнулся.
Тогда он запел об Эльфах Тьмы, и слова его были – жалящая плеть. Карантир поднялся, багровея лицом, стиснув рукоять меча.
– Я прикажу казнить тебя, – прошипел он.
Шепоток пробежал по залу. Илмар рассмеялся:
– Это легко. Я безоружен. Я не умею сражаться – как и они, потомок Финве.
Карантир скрипнул зубами, с трудом сдерживая гнев.
– И все-таки еще одну песню я спою тебе. И ты выслушаешь ее.
– …Кем же ты хочешь стать?
– Менестрелем…
– Ты, значит слагаешь песни? Спой мне что-нибудь…
– …Какой я же дурень… Придумал себе сказку: воин в сияющих доспехах… А он – совсем другой… Знаешь, я никогда не видел таких прекрасных рук, как у него…
– Вражье отродье! – Карантир выхватил меч из ножен. – Сдохни же, тварь продажная!..
И еще на мгновение успел Илмар увидеть печальные и мудрые глаза Мелькора. Он падал в ледяной свет этих глаз, падал… падал…
– Но… это же менестрель, государь… – потрясенный шепот.
Карантир стоял, закрыв глаза, всей кожей ощущая взгляды братьев: не смеют вслух осудить старшего, но смотрят почти со страхом. Волна белого гнева схлынула, но он не ощущал ни раскаянья, ни стыда, и только стиснул зубы, услышав:
– Закон гласит…
Он заговорил медленно и ровно:
– Я знаю закон. Менестрель неприкосновенен, пусть даже он мятежник, вор и убийца, пришедший сюда, дабы смущать умы и чернить род королей Нолдор. Но и Валар единожды во гневе свершили то, что чего не дозволяет суровая справедливость Великих. И Валар свидетели мне – он, предатель народа своего, Элда по крови, восхвалявший Врага пред тронами князей Нолдор, заслужил смерть. Вспомните братьев своих погибших, вспомните сожженные дома ваши, вспомните о скорби народа Нолдор и ответьте мне: найдется ли среди вас тот, кто оспорит мои слова? И если есть такой среди вас – пусть скажет он свое слово. Но пусть вспомнит прежде, кому станет говорить он; и что Финве, Король Нолдор и предок мой, пал от руки Врага; и что сын его и отец мой Феанаро был убит мерзостной тварью Моргота; и что тот, кто встал на защиту вражьего соглядатая, возвышает свой голос в защиту Врага!
Тишина. Он поднял веки, тяжелым взглядом обвел собравшихся и вытер меч полой плаща:
– Уберите эту падаль.
ПЕСНЬ. 457-465 Г.Г. ОТ ВОЗВРАЩЕНИЯ НОЛДОР В БЕЛЕРИАНД
Птица будет рваться в небо, даже если крылья сломаны. Так и мастер, даже с искалеченными руками, останется Мастером. Он еще мог творить, хоть и по-иному, но так хотелось не сотворить – сделать… Руки помнили все, но каждое прикосновение отдавалось в них болью. И все-таки он снова и снова шел – сюда, в мастерскую, заставляя себя забыть о сведенных судорогой пальцах.
Он никогда не оставлял себе своих вещей. И ту, первую свою лютню подарил одному из менестрелей. И она сгорела в огне. Он тогда поклялся больше не создавать такого – и легко было бы сдержать клятву, с такими-то руками, но – нарушил ее.
Потому, что нельзя убить музыку, живущую в твоем сердце, и так хочется, чтобы ее слышал не ты один.
Но никто еще не смог сделать инструмента, который пел бы так, как хотелось ему.
И вот теперь…
Корпус был легким и плоским, непривычной формы; узкий гриф прочерчен серебристыми нитями-лучами четырех струн. Он погладил гриф и бережно взял странный, покрытый исчерна-красным лаком инструмент в руки, заметив вдруг, как дрогнули пальцы. Он долго откладывал эту минуту – боялся, что это, новое, не станет, не сможет петь. Правая рука легла на маленькое подобие слабо изогнутого лука из темного дерева с серебристо-черной, слишком широкой для лука тетивой. Он глубоко вздохнул, прикрыл глаза и коснулся струн…
Песня была – о тех, ушедших, которые, как бы горько это ни было, быть может, были ему в чем-то дороже людей… Наверно, потому, что были – первыми. Были – его народом. Были.
…И павшие с неба звезды расцвели черными маками: лишь одного цветка не было среди них. И сбитые птицы черными звездами падали в алмазную пыль…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
