Он никогда не говорил об этом: что проку? боль не перестанет быть болью, а вина – виной: Бессмертным не дано забывать. Он не умел и не мог плакать по ним, но эта музыка была – как слезы: не вернуть. И ничего, кроме скорби и горькой памяти, не было в ней: ни ненависти, ни гнева. Он играл, не ощущая боли в пальцах, не ощущая ничего, растворившись в этой невероятной музыке…
…Гортхауэр замер на пороге, боясь вздохнуть или пошевелиться. Он был зачарован безумным голосом струн, колдовством песни.
А в ней была звенящая тоска по полету, по ледяному ветру высоты, по распахнутым крыльям – уже-несбыточное, не взлететь…
Он видел только это бледное, отстраненно-вдохновенное лицо в трепетном звездном мерцании – лицо творившего эти мучительно-прекрасные чары, – не чувствуя, что сердце почти останавливается. Он умирал и рождался в этой музыке, взлетавшей ввысь звездной стремительной спиралью, он терял себя – но это не было страшно, ничто уже не было страшно: пусть не выдержит сердце – только бы струна не оборвалась…
Музыка умолкла внезапно на горькой высокой ноте, и тот, кто играл, не открывая глаз, медленно опустился в кресло, бессильно уронил руки. Лицо его было смертельно-бледным, дыхание – почти неслышным, и Гортхауэру вдруг стало страшно того, что – не может остаться в живых создавший такое – ведь это то же, что создать мир… Он смотрел – и не узнавал знакомого лица. Этот человек не был ни его Учителем, ни его Властелином – он был иным, и как назвать его сейчас, Гортхауэр не знал, и даже то, что приходило в голову – шорох-шепот, звон тонких льдинок, шесть приглушенных неуловимых серебряных нот – Тэннаэлиайно, ветер-несущий-песнь-звезд-в-зрячих-ладонях – даже это было – не то. Он хотел подойти – и не мог. Хотел позвать, окликнуть – и не знал, как…
"…Я увидел сердце твое – нет печальней звезды, и пламени нет светлей…
Я увидел сердце твое – и не смею коснуться рук, ибо боль боюсь причинить Сердцу Мира…
Я увидел сердце твое – и в душе моей слов больше нет кроме тех, что сказать посмел -
Я увидел сердце твое…"
Он не видел ни крови на струнах, ни вздрагивающих от непереносимой боли искалеченных рук. Он стоял на пороге и повторял про себя: «Я увидел сердце твое…» – не осознав, в какой момент произнес это вслух.
Сидящий медленно повернулся к нему, не открывая глаз.
«Ортхэннэр…»
Кажется, он тоже не хотел говорить вслух – а может, просто не было сил; обычно они редко говорили мыслями.
«Я… здесь…»
«Ты – слышал?..»
«Я… да, прости… Я не должен был…»
Он заставил себя подойти – и опустился на каменные плиты у ног сидящего, хотя мог сесть рядом.
«Как… ее зовут?»
Он почти неосознанно подумал – она, словно о живом существе, словно о женщине.
«Лаиэллинн».
Песнь, уводящая к звездам? – скорее, Ийэнэллинн, Боль Звезды, ставшая песней…
Тень мысли.
Мысль, похожая на бледную улыбку – в ответ.
«Она умеет и смеяться…»
Не верилось.
«…это я – не могу».
Гортхауэр опустил голову.
«Когда-то умел…»
Окровавленная рука поднялась, словно он хотел коснуться склоненной головы сидевшего у его ног Майя, – и снова бессильно упала.
«Прости».
«Тебе… наверно… надо остаться… одному…»
А хватит ли сил уйти, если…
«Не уходи, Ортхэннэр…»
И – еще два слова, почти неразличимых.
– Повелитель Воинов! – прохрипел человек и рухнул к ногам Гортхауэра. Майя вскочил, инстинктивно стиснув рукоять меча.
– Что?! Что произошло, говори?
– Артаир… и Тавьо… оба… – человек закрыл лицо руками.
Он понял без объяснений.
– Где?
– Я… покажу…
Старшего – Артаира – узнать можно было только по одежде да рыжевато-золотым волосам: удар меча рассек лицо. На лице младшего навсегда застыло выражение растерянности, боли и какой-то детской обиды; две стрелы с зеленым оперением пронзили тело – под ключицей и в сердце. Гортхауэр осторожно, словно боясь причинить боль, извлек одну из раны.
– Бараир, – ровно и страшно прозвучал его голос.
Эти двое были его учениками, и Тавьо лишь готовился принять меч воина. Когда гибнет воин – с этим можно примириться; но этот – Великая Тьма, еще совсем мальчик…
Ученик. «Недолго ты был моим учеником».
Майя поднялся, все еще сжимая в руке стрелу.
– Велль знает?
– Нет, Повелитель.
– Скажите… нет, я сам скажу ему. Потом – предводителя Орков ко мне.
Объяснять ничего не пришлось, и напрасно Майя подыскивал слова. Опустив глаза, Велль сказал с порога:
– Я знаю. Брата убили. Позволь проститься с ним.
…Когда-то их подобрали в лесу – продрогших, голодных оборвышей, испуганно смотревших на Черных Воинов. Тавьо хотел остаться с Гортхауэром – и тот позволил это, разглядев в мальчишке будущего воителя. Велль остался в Аст Ахэ – этого хотел Учитель, видевший странный и горький дар, которым наградила того судьба. Но братьям разлука оказалась не по силам. Так Велль пришел в отряд Повелителя Воинов. Стремительного, мальчишески-дерзкого Тавьо, пожалуй, любили больше, чем его молчаливого и замкнутого брата, но Гортхауэр, сам не заметив того, привязался к обоим. И теперь один был мертв, другой – сломлен горем.
Они были близнецами и ощущали себя единым целым. И оставшемуся в живых казалось – он совсем один в мире, смерть просто забыла о нем.
…К Бараиру Гортхауэр относился со своеобразным мрачноватым восхищением; пожалуй, ему даже нравился этот предводитель стоящих вне закона людей, умевший быть и безрассудно-отважным, и холодно-рассудительным. В чем-то они были похожи, а зачастую – когда дело касалось орочьих банд – становились почти союзниками. Но сейчас, во власти гнева и боли, Гортхауэр не хотел помнить об этом. Кровь за кровь? – что ж, он последует закону мести. Изгнанники мстят за смерть своих близких, и им нет дела до того, Орки или Люди перед ними; для них и те, и другие – прислужники Врага. И почему он, Гортхауэр Жестокий, должен щадить их и помнить о том, что они тоже – по-своему – сражаются за правое дело? «Прости, Учитель. Я жесток, ты знаешь. Если ты можешь смирить свое сердце и отказаться от мести, то я – нет. Ты сильнее меня – ты можешь простить. Я не прощу. Знаю, не этому ты учил. Знаю, снова скажешь – они Люди. Но разве не Люди те, кого они убивают? Мальчишка, совсем мальчишка… Он так радовался, что на него смотрят, как на равного, так хотел быть защитником – а его… Прости. Если бы они ушли – я не стал бы продолжать войну. Но сейчас – щадить не буду».
Холоднее вечных льдов голос Повелителя Воинов, неподвижно как каменное изваяние его лицо:
– Они должны умереть.
– Повинуюсь, Великий… – предводитель Орков дрожит под жестким взглядом Майя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
