Он осекся, мгновением позже осознав смысл своих слов. Мелькор медленно провел рукой по лицу, словно пытаясь собраться с мыслями, но промолчал и, отвернувшись, медленно пошел прочь, тяжело прихрамывая.
– Учитель, прости, прости меня! – отчаянно выкрикнул Гортхауэр. Вала не ответил. Кажется, он не услышал.
Ему больше не было места в Аст Ахэ. Как и тогда, сотни лет назад, он не смел показаться на глаза Учителю – но теперь вся вина лежала на нем самом. Он стал избегать людей – особенно Видящих Истину, летописцев – страшась снова встретить взгляд, так похожий на взгляд Учителя, и услышать: «Я не могу остаться с тобой. Ты был несправедлив».
Если бы он был человеком, о нем сказали бы: «Он ищет смерти», – столь отчаянно-обреченно шел он в бой во главе своих воинов. И не было у него сейчас ни кольчуги, ни шлема, ни щита; но, казалось, что-то большее, чем искусство воина хранит его и от малейшей раны. И более, чем Нолдор, более, чем Орков, ненавидел он сейчас самого себя. Он сам стал похож на вервольфов с Тол-ин-Гаурхот – Волчьего Острова, из крепости, что звалась когда-то Минас Тирит, и глаза его, как глаза затравленного зверя, горели отчаяньем и всесжигающей ненавистью.
– Гортхауэр…
– Велль? Ты?.. – лицо Майя болезненно дернулось. – Зачем ты здесь?
– Меня прислал Учитель. Он хочет видеть тебя.
– Зачем… – он поперхнулся последними звуками слова и с трудом выдавил. – Я нужен здесь.
– Ты не понял. Он хотел говорить с тобой.
– Нет! Я не хочу… не могу… Скажи ему все, что угодно – я не могу, понимаешь? – глаза Майя умоляли.
Велль покачал головой:
– Я не умею лгать.
– Он… наверное, презирает меня… – голос Майя упал до шепота.
– Нет. Но ты больно ранил его. Это не он говорит – я. Ты был жесток, Гортхауэр.
Майя стиснул руки так, что побелели костяшки пальцев. Человек долго молчал, потом спросил очень тихо:
– Что же передать ему? Каков твой ответ?
Мгновение Гортхауэру хотелось крикнуть: «Я еду, теперь же, сейчас! Пусть говорит, что угодно, любая кара – все равно, только бы вымолить прощение!..»
– Нет. Не могу. Не теперь. Может быть, потом… – он склонил голову и глухо повторил. – Нет.
Когда наступила зима, и на окаменевшую землю выпал первый нетающий снег, настало тяжкое время для всякой живой твари, на которую охотились ее враги. Но у зверя и птицы есть логово или гнездо, и не все волки в лесу охотятся на одного оленя. У Берена, сына Бараира, не было никакого пристанища, и Орки травили его в лесах упорнее и жесточе любой волчьей стаи. Они не слишком торопились, видно считали, что одиночке-изгнаннику никуда не деться. Давно уже он не спал как следует и не ел досыта. Уже много дней он не грелся у костра, опасаясь выдать свой ночлег. И, несмотря на это, он оставался страшным врагом. Не проходило и дня, чтобы Орки не теряли одного-двух из своей шайки. Тем сильнее жаждали они уничтожить его или захватить живым. И вряд ли увидели бы его после этого Гортхауэр или Владыка Ангбанда.
Наступила зима, и скрываться стало неимоверно трудно. Предательский снег выставлял напоказ его следы, а петля облавы стягивалась все туже и неотвратимее. И все же уходить из этих мест он не хотел. Здесь была могила отца, и Берен поначалу решил лучше погибнуть рядом с ней в последнем бою. Но это было проще всего, а он хотел еще мстить. А для этого надо было жить. Выжить, чтобы отомстить. Он совсем не думал ни о Враге, ни о Жестоком, это было далекое. А зло, ходящее рядом – Орки. Убить как можно больше, перебить их всех – так представлял он свою месть.
Последний раз поклонился он отцовской могиле. Постоял, стиснув зубы, не утирая злых слез. «Я вернусь, отец, – сказал он, – я вернусь». Он еще не представлял, как выживет, как отомстит – он был силен и молод и не думал о трудностях. Среди людей его края давно ходили слухи о потаенном городе Гондолине, оплоте короля Тургона, злейшего врага Моргота. Правда, слухи эти похожи были, скорее, на древние легенды, а сам Тургон представлялся в них колдуном и великаном в два человеческих роста, от взгляда которого бегут враги. Говорят, когда настанет час, король выступит с волшебным воинством и сокрушит Врага. Правда, говорили еще, что людям путь в Гондолин заказан; но, может, судьба будет милостива к Берену? Может, удастся найти Гондолин…
Он упорно шел к горам, поднимаясь все выше и выше, минуя горные леса, луга, занесенные снегом, пока, наконец, розовым ледяным утром над ним не заклубились туманы перевала. Орки давно не преследовали его – может боялись гор, может потеряли след. Назад пути не было, а впереди – что там, в горах?
День был неяркий, жемчужный, и совсем не больно было смотреть на тусклое, расплывчатое солнце. Ветра не было. В неестественной тишине слышалось только тяжелое дыхание Берена, карабкавшегося по обнаженным ветром обледенелым камням к перевалу. Он и не заметил, что пятнает их своей кровью – ноги и руки его были истерзаны донельзя, обувь прохудилась, и он был почти бос. Главное – добраться до седловины между двумя черными обломанными клыками. Как он дополз туда, он сам не мог понять. Себя он уже не ощущал – ни боли, ни усталости. Он заполз в расщелину, завернулся в меховой плащ и почти мгновенно провалился в тяжелый сон без сновидений.
Проснулся от холода. Показалось, что заперт в узком каменном гробу, а вместо крышки – кусок черного льда со вмерзшими в него звездами. Он встал, зная, что если уснет – смерть. Обмотав ноги кусками мехового плаща и растерев лицо снегом, Берен вновь собрался в путь. Зимняя ночь была на исходе. Цвета неба в эту пору были резкими, и границы их не расплывались – золотисто-алая трещина рассвета вспарывала небо на востоке, заливая кровью заснеженные пики далеко впереди, на западе небо было аспидно-черным. Казалось, до звезд можно дотянуться рукой – это почему-то развеселило Берена, и ночной холод отпустил его.
Почему-то ему казалось, что Гондолин там, на юго-западе, где над всеми горами возвышался пик, первым приветствовавший солнце. Он был далеко, но Берен не считал лиг пути. Он просто пошел туда.
Он шел – упорно, уже теряя надежду, но не желая признаваться в этом самому себе. Горы были жестокими – ни дров для огня, ни еды. То, что он взял с собой, было на исходе. Он почти не спал, опасаясь замерзнуть. Сейчас он был страшнее любого Орка – исхудавший до невозможности, заросший косматой бородой, – только светлые глаза, кажется, и остались на почерневшем обмороженном лице. Почему он еще шел, что вело его? Инстинкт? Привычка?.. Он шел. Как-то утром, вновь увидев золотой пик, он вскочил как безумный и закричал, словно кто-то мог услышать его:
– Тургон! Тургон! Где ты? Помоги мне! Тургон!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
