Его взгляд упал на Джорджа, и он испустил то тихое, зловещее рычание, какое можно услышать от леопарда, напавшего на след жертвы, тигра, изготовившегося к прыжку, и нью-йоркского полисмена, неожиданно наткнувшегося на человека, который набросил ему скатерть на голову, а потом саданул в глаз.
— Так вот вы где! — Гарроуэй взвесил дубинку на руке и мягко двинулся вперед. Молли с криком заступила ему дорогу.
— Остановитесь!
— Окажите любезность, мисс, — крайне вежливо, как всегда в разговоре с дамой, попросил Гарроуэй, — уйдите к чертям с дороги!
— Гарроуэй!
Полисмен резко повернулся. Только один человек в мире был способен обуздать его грозные замыслы, и именно он только что присоединился к группе. В свитере и спортивных туфлях, Хамилтон Бимиш производил достойное и живописное впечатление. Стоял он в лунном свете, отблескивающем от его роговых очков, и держал гантели. Режим есть режим, и все переживания за день не заставили бы его пропустить час упражнений.
— Что за шум, Гарроуэй?
— Э, мистер Бимиш…
Вокруг раздался нестройный хор голосов.
— Он пытался убить Джорджа!
— Он запер мою жену на веранде!
— Чудовище!
— Наглец!
— Джордж ничего ему не сделал!
— Моя жена всего и бросила ему капельку перца в лицо! Хамилтон повелительно вскинул гантели.
— По очереди, по очереди! Гарроуэй, изложите свою версию.
Он внимательно выслушал рассказ.
— Отоприте дверь! — распорядился он, когда все было сказано.
Полисмен ее отпер. Появилась миссис Уоддингтон, а следом за нею лорд Ханстэнтон, опасливо глянув на Уоддингтона, с небрежным видом скользнул к лестничной двери. Все ускоряя шаг по мере приближения к ней, он внезапно исчез. Человек он был воспитанный и терпеть не мог скандалов, а все инстинкты подсказывали ему, что скандалом пахнет и лучше всего поскорее оказаться в другом месте.
— Остановите этого человека! — воскликнул Гарроуэй и заметно помрачнел. — Ну вот! Теперь он удрал! А его разыскивают в Сиракузах!
Сигсби покачал головой. Город этот он не любил, но смекалка у него все-таки была.
— Даже в Сиракузах, — заметил он, — вряд ли нужен такой субъект.
— Да это же Пижон Уилли! Я хотел доставить его в участок!
— Вы ошибаетесь, Гарроуэй, — поправил Хамилтон. — Это лорд Ханстэнтон. Лично мне знакомый.
— Так вы его знаете, мистер Бимиш?
— И очень близко.
— А ее? — Полисмен ткнул в миссис Уоддингтон.
— Да, близко.
— А его? — спросил Гарроуэй, тыкая в Джорджа.
— Один из моих лучших друзей.
Полисмен испустил тяжелый вздох и озадаченно умолк.
— Все дело, — изрек Хамилтон, — возникло из-за дурацкого недоразумения. Эта леди, Гарроуэй, мачеха юной леди, на которой Финч должен был сегодня жениться. Но возникла небольшая помеха. Как я понял со слов Сигсби, миссис Уоддингтон сочла, будто мораль мистера Финча не на высоте. Но позже обнаружились факты, убедившие ее, что она ошиблась, и она поспешила в Нью-Йорк, чтобы разыскать мистера Финча и сообщить ему, что свадьба состоится с полного ее одобрения. Правильно, миссис Уоддингтон?
Миссис Уоддингтон сглотнула. На минуту показалось, что в ее глазах снова появится хорошо знакомое всем выражение воинственной рыбы. Но нет, дух ее был сломлен. Она перестала быть прежней. Утратила былую форму.
— Да… да… То есть… Ну да, — просипела она.
— Итак, вы зашли к мистеру Финчу, чтобы сообщить ему это? Не с какой-то иной целью?
— Да, ни с какой иной… то есть с этой…
— В общем, вы хотели разыскать своего будущего зятя и заключить в материнские объятия. Я прав?
Пауза была такой долгой, а взгляд, брошенный на Джорджа, таким выразительным, что Джордж, и всегда тонко чувствующий, невольно призадумался: а уж не пренебрег ли он долгом мужчины и гражданина, не вмазав ей по носу?
Наконец она выговорила:
— Правы…
— Ну и отлично! — подытожил Хамилтон. — Так что, сами видите, Гарроуэй, причины пребывания миссис Уоддингтон в квартире достойны всяческого восхищения.
— А почему она швырнула мне перцем в лицо?
— Да, Гарроуэй, — покивал Хамилтон, — это не совсем безобидно. Вы имеете полное право сердиться и даже возбудить судебный иск за оскорбление действием. Но миссис Уоддингтон — дама разумная и, несомненно, пожелает уладить это маленькое недоразумение способом, приемлемым для всех сторон.
— Я ему заплачу! — закричала разумная дама. — Любые деньги!
— Эй! Эй!
То был голос Уоддингтона. Он стоял, властный и сильный, сигара его потухла, и он воинственно жевал ее.
— Тэк-тэк-с! — сказал он. — Если речь идет о взятке, дать ее должен я, как глава семьи. Загляните ко мне завтра, Галлахэр, туда, в Хэмстед, и мы все обсудим. Вы убедитесь, что человек я очень щедрый. Мы, ковбои с Запада…
— Грандиозно! — заключил Хамилтон Бимиш. — Итак, все счастливо уладилось!
На той частичке Гарроуэева лица, которая оставалась на виду, отразились сомнение и неудовольствие.
— А как же насчет этого вот гуся? — показал он на Джорджа.
— Этого индивидуума, — поправил Бимиш. — А что с ним, Гарроуэй?
— Он же мне в глаз вмазал!
— Несомненно, в порыве безудержного веселья. Где это случилось?
— Внизу, в «Лиловом цыпленке».
— А-а! Если бы вы знали этот ресторанчик получше, вы бы поняли, что такие происшествия — это так, мелочи повседневной жизни. Гарроуэй, вы должны об этом забыть.
— Что ж, и вмазать ему нельзя?
— То есть ударить? Нет, нельзя. Я не могу допустить, чтобы вы докучали Финчу. Он завтра женится.
— Но…
— Гарроуэй, — спокойно и повелительно перебил Хамилтон, — мистер Финч — мой друг.
— Хорошо, мистер Бимиш, — безропотно отозвался полисмен.
— Сигсби, — тормошила мужа за рукав миссис Уоддингтон.
— Да, что?
— Сигсби, дорогой, я умираю с голоду. У меня весь день во рту маковой росинки не было! А тут есть такой чудесный супчик…
— Сейчас пойдем — Сигсби повернулся к Джорджу. — Ты идешь?
— Я хотел повести Молли куда-нибудь.
— О нет, Джордж! Пойдем с нами! — чарующим голосом пригласила миссис Уоддингтон и подошла к нему поближе — Джордж, а ты правда ударил полисмена в глаз?
— Да.
— Расскажи мне про это подробнее.
— Он, видите ли, пытался меня арестовать. Ну, я набросил скатерть ему на голову, а потом съездил по рылу. Он и отстал.
Глаза миссис Уоддингтон заблестели. Она взяла его под руку.
— Джордж! Я неправильно о тебе судила. Лучшего мужа для Молли я и желать не могу!
Хамилтон стоял в лунном свете, поднимая и опуская гантели. Поработав с гантелями, он перешел к простым упражнениям для укрепления мышц: раздвинул ноги дюймов на шесть, слегка вывернул носки и положил ладони на бедра большими пальцами назад. Потом наклонился вперед от плеча — не от бедер. Втянул живот и, держа его втянутым, наклонился налево, напрягая мускулы левого бока. Ноги он держал прямо, выпрямив колени. Затем проделал то же с правой стороны и повторил упражнение двадцать раз: десять — справа, десять — слева. Выполнял он их, как и положено, медленно, без рывков.
— А-а! — выдохнул он расслабляясь. — Прекрасная тренировка для мышц. Превращает их в живой пояс. Вы, Гарроуэй, тренируете мышцы?
— Да вроде нет, — покачал головой полисмен. — А так мышек я видел. Их в Бронксе много.
Хамилтон взглянул на него озабоченно.
— Гарроуэй, что-то вы рассеянны, — заметил он, — слышите совсем не то.
— Бывает, знаете, бывает, — горько отозвался полисмен. — Когда тебе швырнут перца в лицо, закутают голову в скатерть, а потом еще и стукнут в глаз… Тут уж не захочешь, станешь рассеянным, а к тому же, когда я уже решил, что зацапал…
— Арестовал.
— Ну, арестовал этих… индивидуумов, вдруг выясняется, что они — ваши друзья. Пришлось отпустить всех подчистую. Вот что мне тяжело, мистер Бимиш.
Хамилтон похлопал его по плечу.
— Каждому поэту, Гарроуэй, необходимо познать страдания, прежде чем преподавать в своих стихах науку жизни. Возьмите хоть Китса! Или Чаттертона! Наступит день, и вы будете только благодарны за сегодняшние события. Страдания выкуют из вас поэта. А кроме того, вспомните-ка о деньгах, которые вы получите от Уоддингтона.
— Сейчас мне бы выпить чего, и похолоднее…
— Мистер Гарроуэй!
Полисмен оглянулся. В окне стояла Молли.
— Мистер Гарроуэй. Случилась очень странная вещь. Джордж наткнулся в шкафу на две большущие бутылки шампанского. Он прямо не представляет, как они там очутились. Знаете, осмотрите их, а? Проверьте, хорошее ли вино.
Тучка, омрачавшая лицо полисмена, растаяла словно по волшебству. Медленно высунулся изо рта язык и алчно облизал пересохшие губы. Глаз, оставшийся на виду, загорелся светом, неведомым доныне ни на суше, ни на море.
