увести старуху, после чего мы с Чэнхуань вместе с удовольствием возились с собаками. Разбив в покоях императрицы недавно подаренный Иньчжэнем нефритовый жуи[67], девочка так испугалась, что спряталась на дереве и отказывалась слезать. Я научила ее, что нужно сперва сильно ущипнуть себя и довести до слез, а затем броситься к императрице, обнять ее за ногу и молить о наказании. Разумеется, девочку не стали бить. Чэнхуань же сразу помчалась к Иньчжэню и расхвалила перед ним императрицу, сказав, что госпожа была к ней невероятно милосердна, и после этого все недовольство императрицы развеялось как дым: отныне она при встрече с девочкой все чаще называла ее малышкой и золотком. Так повторялось раз за разом, и в конце концов маленькая шалунья твердо усвоила, к кому бежать, когда случились неприятности. Чэнхуань знала, кто всегда сможет придумать, как ее прикрыть, и изобретет подходящую ложь.
Иньчжэнь дважды беседовал со мной, говоря, что нельзя и дальше потакать всем прихотям Чэнхуань, иначе настанет день, когда ей вздумается, например, содрать черепицу с крыши павильона Янсиньдянь. Я в ответ пожала плечами:
– Тогда ты просто прикажешь положить черепицу обратно, и все.
Иньчжэнь долго разглядывал меня, после чего покачал головой и больше к этой теме не возвращался.
Стоя в сторонке, мы с Чэнхуань наблюдали за тем, как евнух делал для нас фонарик. Чэнхуань долго не могла определиться с тем, какой фонарь повесить: ей хотелось то фонарь с лотосами, то с Сунь Укуном[68]. Мы как раз вполголоса обсуждали, какой же рисунок выбрать, когда вдруг примчалась Юйтань и со странным выражением лица сообщила:
– Сестрица, Его Величество желает видеть тебя.
Сказав Чэнхуань несколько слов напоследок, я поспешила за Юйтань:
– Что случилось?
– Сейчас сама узнаешь, – ответила она.
Недоумевая в душе, я прибавила шагу.
Войдя в павильон Янсиньдянь, я была крайне удивлена, увидев там восьмого господина. Хотя Иньчжэнь и не говорил этого прямо, являлось очевидным: он не хотел, чтобы я встречалась с восьмым, десятым, четырнадцатым и другими, поэтому намеренно изолировал нас друг от друга. С чего это он сейчас вдруг решил позвать меня?
Велев мне подняться с колен, Иньчжэнь немного поколебался, после чего обратился к восьмому принцу:
– Лучше скажи ей сам.
Восьмой господин выглядел бледным. Его брови были нахмурены, а губы, обычно изогнутые в легкой улыбке, плотно сжаты. Во всем его облике не осталось и следа былого невозмутимого изящества, теперь в его чертах проглядывали смятение и глубокая скорбь.
Закусив губу, я сжала кулаки, глядя на него с внутренним страхом. Тот глубоко вдохнул и произнес:
– Жолань должна увидеть тебя.
На мои глаза тут же навернулись слезы, и я, развернувшись, бросилась к выходу.
– Ты сможешь бежать быстрее коня? – закричал мне вслед Иньчжэнь.
Я застыла как вкопанная, обернулась и посмотрела на него.
– Повозка уже готова, – произнес восьмой принц. – Поехали.
С этими словами он первым покинул зал, и я поспешила за ним.
Я забралась вслед за восьмым в повозку, окруженную стражниками. Он молча сидел, опустив глаза в пол. Я некоторое время плакала, закрыв лицо руками, затем вскинула на него глаза:
– Как давно сестра…
– Три дня назад, – ответил он. – До этого все было в порядке, а потом она внезапно заболела.
– Что сказал лекарь? – спросила я, вытирая слезы.
Он наклонился вперед и долго молчал, закрыв ладонями лицо.
– Она так и не оправилась после выкидыша, – наконец произнес он голосом, глухим от сдерживаемой боли. – И вдобавок постоянно находилась в подавленном состоянии. Жизнь внутри нее давно погасла, и сейчас счет идет на дни.
Не в силах больше сдерживаться, я прислонилась к стенке повозки и, согнувшись, громко разрыдалась. Я продолжала плакать всю дорогу. Когда повозка остановилась у ворот резиденции, восьмой господин сказал:
– Перестань. Сейчас она беспокоится лишь о тебе, поэтому не стоит добавлять ей тревог.
Усилием воли подавив душевную боль, я вытерла глаза:
– Знаю.
Не успела я дойти до комнаты сестры, как навстречу выскочила Цяохуэй и упала передо мной на колени, беззвучно рыдая. Чувствуя, что сейчас вновь заплачу, я помогла ей подняться. Мы не виделись восемнадцать лет – и вот при каких обстоятельствах встретились вновь! Стоящий в стороне восьмой господин велел одной из служанок:
– Принеси воды и помоги барышне умыться.
Умывшись, я нанесла на лицо румяна, сказав себе: нельзя, чтобы сестра покинула этот мир с волнением за меня. Пусть уйдет без тревог. Выдавив улыбку, я поинтересовалась у восьмого:
– Так хорошо?
– Сойдет, – кивнул он.
Сделав несколько глубоких вдохов, я вошла в комнату сестры. Взмахом руки отослала прочь всех служанок и, опустившись на колени возле ее постели, тихонько позвала:
– Сестрица!
Лишь после того, как я несколько раз окликнула ее, Жолань медленно подняла веки. Увидев, что это я, она с улыбкой спросила:
– Не сон ли это?
– Нет! – ответила я и прижалась щекой к ее щеке.
– Только что я видела во сне матушку, – с тихим вздохом поведала Жолань.
– И что она сказала? – тут же спросила я.
– Она лишь улыбалась, и ее улыбка была такой прекрасной. Матушка часто улыбалась так до того, как заболела.
Я прижалась лбом к ее лбу.
– Она была прекрасна.
– Опять говоришь чепуху, – возразила сестра. – Матушка покинула этот мир вскоре после твоего рождения. Разве ты можешь помнить, как она выглядела?
– Не придирайся, – пробубнила я и погладила ее по щеке. – Если ты видела ее во сне, то почему не могу я?
Сестра улыбнулась.
– Залезай на постель и ложись рядом: мне нужно многое тебе сказать.
Торопливо сбросив туфли, я устроилась возле Жолань. Та вздохнула и сказала:
– Я знаю, что уже скоро увижусь с матушкой.
– Сестрица! – глухо вскрикнула я, обнимая ее.
– Ты помнишь северо-западные земли? – пробормотала Жолань.
– Помню. Разве их можно забыть?
Сестра закрыла глаза.
– Я никогда не любила Пекин. Совсем не любила. Всякий раз, закрывая глаза, я видела бескрайнюю пустыню Гоби, серебрящиеся под солнцем снежные пики и ручьи талых вод, заросли высоких тамарисков и верблюжьих колючек, что так часто рвали мне юбку.
– А еще плоды пшата, которых почему-то всегда хочется, несмотря на то что они безвкусные, – добавила я.
– Точно, – засмеялась Жолань. – Как только слышишь их терпкий соблазнительный запах, не можешь удержаться и суешь в рот, чтобы тут же об этом пожалеть: они прилипают к зубам и совсем не имеют вкуса.
– А еще я скучаю по тамошнему винограду, –
