протянула я.
– Пекинский виноград разве можно считать виноградом? – с улыбкой подтвердила сестра. – Мало того, что кожица толстая, так еще и почти совсем не сладкий.
– Да! – воскликнула я. – Наш виноград стоит лишь положить в рот и слегка сжать зубами, как шкурка сразу исчезает, а рот наполняется сладким соком!
И мы обе негромко рассмеялись.
– Покидая те земли, я думала, что смогу когда-нибудь вернуться. Однако оказалось, что тогда мы распрощались навсегда. – Голос сестры стал печальным. – Я не была дома больше двадцати лет.
Я крепко обняла ее, сдерживая слезы.
– Не расстраивайся, сестренка. На самом деле я счастлива, очень счастлива. Я скоро увижу матушку и Циншаня.
– Циншаня?[69] – переспросила я.
Жолань, повернув голову, с улыбкой взглянула на меня.
– Ты еще помнишь его?
– Помню, – торопливо отозвалась я.
– Вот я глупая, – расплылась в улыбке сестра. – Разве возможно, чтобы те, кто видел его, могли его забыть?
– Верно, – улыбнулась я.
Жолань тихо вздохнула и закрыла глаза. После долгого молчания она сказала, словно обращаясь сама к себе:
– Я знаю, что поначалу он совсем не хотел учить меня ездить верхом. Мои изнеженность и плаксивость вызывали у него недовольство. Если бы не мое высокое положение, он бы давно отказался от такой ученицы.
– Ты много плакала? – удивилась я. – Почему я ничего не знала?
– Я и сама удивлялась, – мягко улыбнулась сестра. – Матушка рано умерла, а я всегда была гордой и не желала выглядеть слабее других. Но когда он с насмешливой, снисходительной улыбкой смотрел, как неуклюже я сижу в седле, то, сама не зная почему, не могла сдержать слез, чувствуя себя обиженной.
Я улыбнулась, хотя внутри меня разъедала горечь.
– Наверняка потом он больше над тобой не насмехался, сестрица.
– Тут ты ошибаешься, – улыбнулась в ответ Жолань. – Он с детства рос, выживая на городских улицах, был ужасно вредным и языкастым: его слова резали, будто ножи. Он получил некоторое образование, поэтому при желании мог говорить не только грубо, но и достаточно вежливо. И всегда мог найти какой-нибудь недостаток, над которым можно поиздеваться.
– Значит, ты не сердилась на него?
Губы сестры изогнулись в легкой улыбке, и она надолго задумалась.
– Разве можно было не сердиться? – произнесла она наконец. – Но он говорил, что ему нравится, когда я злюсь, потому что лишь тогда я выглядела живой, такой, какими обычно бывают молодые девушки. По его словам, я все делала по правилам и напоминала изысканно выполненную деревянную статую.
Я заметила, что Жолань утомилась, и поспешно предложила:
– Сестрица, поспи немного.
Жолань открыла глаза и взглянула на меня.
– Я еще не сказала многого из того, что много лет скрывала внутри. Как только выскажу это, мне станет легче.
– Я буду здесь, с тобой, – успокаивающе улыбнулась я. – Дождусь твоего пробуждения, и мы продолжим разговор.
Она закрыла было глаза, согласившись на мое предложение, но вдруг вновь открыла их:
– Тебе не нужно возвращаться во дворец?
– Я останусь с тобой, сестрица, и не поеду обратно.
– Если Его Величество позволяет тебе столь неподобающее поведение, то я могу уйти со спокойной душой, – проговорила Жолань со слабой улыбкой.
– Ты можешь быть спокойна, – улыбаясь, заверила я. – Его Величество очень хорошо ко мне относится, и я больше не буду страдать.
Несколько мгновений Жолань молча смотрела на меня внимательным взглядом, после чего кивнула и вновь смежила веки.
Тихонько поднявшись с постели, я вышла из комнаты и отправилась на поиски какой-нибудь служанки, чтобы та заварила горячего чаю. У окна, опустив голову, стоял восьмой господин. Едва завидев меня, он торопливо отвернулся и ушел, не проронив ни слова. Я кинулась было за ним, но тут же замерла на месте. Что я могла ему сказать? Его боль невозможно облегчить словами, тем более если их произнесу я. Пожалуй, для него любые мои слова стали бы лишь солью, просыпанной на открытую рану.
– Барышня, пора ужинать, – раздался за моей спиной тихий голос Цяохуэй.
Я только покачала головой, неотрывно глядя на спящую Жолань.
– Когда госпожа проснется, о ней надо будет позаботиться, – негромко добавила Цяохуэй. – Если вы, барышня, не перекусите, то откуда у вас возьмутся силы, чтобы заботиться о госпоже?
Я кивнула и следом за Цяохуэй вышла из комнаты, напоследок велев позвать меня, как только сестра проснется.
Когда я сидела на кане, наблюдая за тем, как служанки накрывают на стол, занавеска поднялась и вошли десятый и четырнадцатый господа. Служанки поспешно рассыпались в приветствиях, а я молча взглянула на них и, лишь дождавшись, пока все выйдут, наконец спрыгнула с кана и поздоровалась.
– Послезавтра я отбываю в Халху[70]. Боюсь, меня не будет не меньше полугода, – сказал десятый. – Я пришел с тобой проститься.
Я вскинула на него глаза, желая спросить, зачем это, и тут же горько рассмеялась. Как зачем? Разумеется, потому, что Иньчжэнь отдал такой приказ.
С того момента, как четырнадцатый господин вошел в комнату, он непрерывно смотрел на меня в полном молчании, я же старательно избегала его взгляда.
– У тебя все хорошо? – наконец спросил он.
Я молча кивнула.
– Ну и почему ты продолжаешь слепо следовать за ним? – продолжал четырнадцатый. – Если бы он хотел быть с тобой, он дал бы тебе титул, не хотел бы – отпустил бы прочь из дворца. Кто ты сейчас для него? Скажешь, что придворная дама? Однако я слышал, что сам Гао Уюн докладывается тебе, почтительно опуская голову, и многие братья старины четвертого тоже держатся подобострастно в твоем присутствии, считая тебя госпожой. Да какая ты, ко всем демонам, госпожа?
Я потупилась, в молчании разглядывая стоящие на столе блюда.
– Никогда не пойму, что творится у тебя в голове, – с тяжелым вздохом проговорил четырнадцатый. – Ты совсем не стремишься к самой желанной для всех женщин доле.
– Четырнадцатый брат, прекрати, – остановил его десятый. – Или тебе кажется, что она недостаточно страдает?
С этими словами он положил мне в тарелку пару кусков:
– Вот, сперва поешь.
Я проглотила кусочек, но еда показалась мне совершенно безвкусной и встала комом в горле, поэтому я почти сразу отложила палочки.
– В прошлом месяце девятого брата отправили стоять гарнизоном в Синин[71], послезавтра десятый брат уезжает в Монголию, – вновь заговорил четырнадцатый. – Думаю, я следующий. Даже не знаю, куда он отправит меня, чтобы наконец успокоиться. Жоси,
