Эпиграмма. «Не то беда, Авдей Флюгарин…»
Не то беда, Авдей Флюгарин,Что родом ты не русский барин,Что на Парнасе ты цыган,Что в свете ты Видок Фиглярин:Беда, что скучен твой роман.
Заклинание
О, если правда, что в ночи,Когда покоятся живые,И с неба лунные лучиСкользят на камни гробовые,О, если правда, что тогдаПустеют тихие могилы —Я тень зову, я жду Леилы:Ко мне, мой друг, сюда, сюда!
Явись, возлюбленная тень,Как ты была перед разлукой,Бледна, хладна, как зимний день,Искажена последней мукой.Приди, как дальная звезда,Как легкой звук иль дуновенье,Иль как ужасное виденье,Мне всё равно, сюда! сюда!..
Зову тебя не для того,Чтоб укорять людей, чья злобаУбила друга моего,Иль чтоб изведать тайны гроба,Не для того, что иногдаСомненьем мучусь… но тоскуяХочу сказать, что всё люблю я,Что всё я твой: сюда, сюда!
* * *
Стамбул гяуры нынче славят,А завтра кованой пятой,Как змия спящего, раздавятИ прочь пойдут и так оставят.Стамбул заснул перед бедой.
Стамбул отрекся от пророка;В нем правду древнего ВостокаЛукавый Запад омрачил —Стамбул для сладостей порокаМольбе и сабле изменил.Стамбул отвык от поту битвыИ пьет вино в часы молитвы.
Там веры чистый луч потух:Там жены по базару ходят,На перекрестки шлют старух,А те мужчин в харемы вводят,И спит подкупленный евнух.
Но не таков Арзрум нагорный,Многодорожный наш Арзрум:Не спим мы в роскоше позорной,Не черплем чашей непокорнойВ вине разврат, огонь и шум.
Постимся мы: струею трезвойОдни фонтаны нас поят;Толпой неистовой и резвойДжигиты наши в бой летят.Мы к женам, как орлы, ревнивы,Харемы наши молчаливы,Непроницаемы стоят.
Алла велик!К нам из СтамбулаПришел гонимый янычар —Тогда нас буря долу гнула,И пал неслыханный удар.От Рущука до старой Смирны,От Трапезунда до Тульчи,Скликая псов на праздник жирный,Толпой ходили палачи;Треща в объятиях пожаров,Валились домы янычаров;Окровавленные зубцыВезде торчали; угли тлели;На кольях скорчась мертвецыОцепенелые чернели.Алла велик. – Тогда султанБыл духом гнева обуян.
<Дельвигу.>
Мы рождены, мой брат названый,Под одинаковой звездой.[Киприда, Феб и Вакх румяный]Играли нашею судьбой.
Явилися мы рано обаНа ипподром, а не на торг,Вблизи Державинского гроба,И шумный встретил нас восторг.
Избаловало нас начало.И в гордой лености своейЗаботились мы оба малоСудьбой гуляющих детей.
Но ты, сын [Феба] беззаботный,Своих возвышенных затейНе предавал рукой расчетнойОценке хитрых торгашей.
В одних журналах нас <ругали>,Упреки те же слышим мы:Мы любим славу<?> да в б<окале>Топить разгульные умы.
Твой слог могучий и кры<латый><?>Какой-то дразнит пародист,И стих, надеждами<?> <богатый><?>,Жует беззубый журналист.
Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы
Мне не спится, нет огня;Всюду мрак и сон докучный.Ход часов лишь однозвучныйРаздается близ меня.Парки бабье лепетанье,Спящей ночи трепетанье,Жизни мышья беготня…Что тревожишь ты меня?Что ты значишь, скучный шопот?Укоризна, или ропотМной утраченного дня?От меня чего ты хочешь?Ты зовешь или пророчишь?Я понять тебя хочу,Смысла я в тебе ищу…
Герой
Что есть истина?
Друг.
Да, слава в прихотях вольна.Как огненный язык, онаПо избранным главам летает,С одной сегодня исчезаетИ на другой уже видна.За новизной бежать смиренноНарод бессмысленный привык;Но нам уж то чело священно,Над коим вспыхнул сей язык.На троне, на кровавом поле,Меж граждан на чреде инойИз сих избранных кто всех болеТвоею властвует душой?
Поэт.
Всё он, всё он – пришлец сей бранный,Пред кем смирилися цари,Сей ратник, вольностью венчанный,Исчезнувший, как тень зари.
Друг.
Когда ж твой ум он поражаетСвоею чудною звездой?Тогда ль, как с Альпов он взираетНа дно Италии святой;Тогда ли, как хватает знамяИль жезл диктаторский; тогда ль,Как водит и кругом и вдальВойны стремительное пламя,И пролетает ряд победНад ним одна другой вослед;Тогда ль, как рать героя плещетПеред громадой пирамид,Иль как Москва пустынно блещет.Его приемля, – и молчит?
Поэт.
Нет, не у Счастия на лонеЕго я вижу, не в бою,Не зятем кесаря на троне;Не там, где на скалу своюСев, мучим казнию покоя,Осмеян прозвищем героя,Он угасает недвижим,Плащом закрывшись боевым.Не та картина предо мною!Одров я вижу длинный строй,Лежит на каждом труп живой,Клейменный мощною чумою,Царицею болезней… он,Не бранной смертью окружен,Нахмурясь, ходит меж одрамиИ хладно руку жмет чуме,И в погибающем умеРождает бодрость… НебесамиКлянусь: кто жизнию своейИграл пред сумрачным недугом,Чтоб ободрить угасший взор,Клянусь, тот будет небу другом,Каков бы ни был приговорЗемли слепой…
Друг.
Мечты поэта —Историк строгой гонит вас!Увы! его раздался глас, —И где ж очарованье света!
Поэт.
Да будет проклят правды свет,Когда посредственности хладной,Завистливой, к соблазну жадной,Он угождает праздно! – Нет!Тьмы низких истин мне дорожеНас возвышающий обман…Оставь герою сердце! Что жеОн будет без него? Тиран…
Друг.
Утешься………………
29 сентября 1830 Москва. * * *
В начале жизни школу помню я;Там нас, детей беспечных, было много;Неровная и резвая семья.
Смиренная, одетая убого,Но видом величавая женаНад школою надзор хранила строго.
Толпою нашею окружена,Приятным, сладким голосом, бывало,С младенцами беседует она.
Ее чела я помню покрывалоИ очи светлые, как небеса.Но я вникал в ее беседы мало.
Меня смущала строгая красаЕе чела, спокойных уст и взоров,И полные святыни словеса.
Дичась ее советов и укоров,Я про себя превратно толковалПонятный смысл правдивых разговоров,
И часто я украдкой убегалВ великолепный мрак чужого сада,Под свод искусственный порфирных скал.
[Там] нежила меня [теней] прохлада;Я предавал мечтам свой юный ум,И праздномыслить было мне отрада.
Любил я светлых вод и листьев шум,И белые в тени дерев кумиры,И в ликах их печать недвижных дум.
Всё – мраморные циркули и лиры,Мечи и свитки в мраморных руках,На главах лавры, на плечах порфиры —
Всё наводило сладкий некий страхМне на сердце; и слезы вдохновенья.При виде их, рождались на глазах.
Другие два чудесные твореньяВлекли меня волшебною красой:То были двух бесов изображенья.
Один (Дельфийский идол) лик младойБыл гневен, полон гордости ужасной,И весь дышал он силой неземной.
Другой женообразный, сладострастный,Сомнительный и лживый идеал —Волшебный демон – лживый, но прекрасный,
Пред ними сам себя я забывал;В груди младое сердце билось – холодБежал по мне и кудри подымал.
Безвестных наслаждений темный голодМеня терзал – уныние и леньМеня сковали – тщетно был я молод.
[Средь отроков] я молча целый деньБродил угрюмый – всё кумиры садаНа душу мне свою бросали тень.
На перевод Илиады
