Враждебность со стороны других национальностей испытывали в том же 2005 г. «очень часто» и «довольно часто» — 12%, «редко» — 26%, что в сумме дает те же самые 38%; не испытывал враждебности «никогда/практически никогда» —61% респондентов. Примечательно, что согласие с «мнением, что во многих бедах России виновны люди "нерусских" национальностей» выразили тоже 38% опрошенных (не согласны с ним — 57%). 33% жителей России считают, что национальные меньшинства в России живут «значительно лучше» или «несколько лучше» русских, но 60% полагают, что они живут «примерно так же», как русские, или «несколько хуже» и даже «значительно хуже»368.
Включение в опросы этнических уточнений дает более высокие показатели этнофобии: раздражение, неприязнь и страх «по отношению к приезжим с Северного Кавказа, из Средней Азии и других южных стран» испытывают 47% респондентов (никаких особых чувств — 50%); 55% опрошенных полагают, что за последние годы людей, негативно настроенных в отношении именно этих этнических групп, стало больше; около половины населения считает необходимым введение ограничительных мер в отношении выходцев с Северного Кавказа и мигрантов из «дальнего зарубежья»369.
Тем не менее, только 26% респондентов ощущали в месте своего проживания межнациональную напряженность, в то время как 70% ее не ощущали370. До последнего времени этнофобия в России носила преимущественно вербальный характер. Проще говоря, она выражалась в угрюмом бурчании типа «понаехали тут» и «кавказцы все захватили», в то время как широко разрекламированные СМИ нападения и убийства по мотивам национальной розни носили спорадический и отнюдь не массовый характер. Даже при всем несовершенстве (или сознательном сокрытии) милицейской статистики, их число составляло две-три сотни в год, но никак не тысячи. Хотя Кондопога и аналогичные события приблизили нас к некоему качественному рубежу, он все же не перейден. Недовольство русских остается преимущественно потенциальным, не перерастая в массовые и жесткие действия против каких-то этнических групп.
368 Общественное мнение — 2005. Ежегодник. М., 2005. С. 133-134
(табл. 19.1, 19.3, 19.4).
369 Там же. С. 135, 140 (табл. 19.7, 19.8, 19.17, 19.18).
370 Там же. С. 136 (табл. 19.10).
В любом случае масштабы этнофобии в России не могут не впечатлить: ее различным формам — от сравнительно «мягких» до «жестких» — подвержено около половины населения страны. Еще больше впечатляет ее динамика: «В 1989 году признаки открытой ксенофобии обнаруживали примерно 20 процентов населения СССР, в том числе агрессивной этнофобии — порядка 6—12 процентов ... В России эти показатели были заметно ниже средних (курсив наш. — ТС, В. С.) величин по Союзу в целом»371. До середины 1990-х гг. уровень ксенофобии в России был значительно ниже, чем где бы то ни было в Европе.
Но даже мощная динамика этнофобии не превратила Россию в самую расистскую страну Европы или, бери выше, всего мира, как спешат объявить некоторые наблюдатели372. В этом отношении мы всего лишь догоняем, но еще не догнали, «политкорректную» и «толерантную» Европу. Еще в 1997 г. одна треть европейцев признавала себя «безусловно расистами» и «скорее расистами», еще одна треть — «немного расистами», и лишь оставшаяся треть заявила о своем безусловном неприятии расизма373. А с того времени много воды утекло, и настроение европейцев изменилось отнюдь не в сторону большей терпимости по отношению к чужой «расе», а в прямо противоположном направлении.
Не характерна для России и практически повальная исламофобия, которой во Франция и Германия заражено почти 90% населения374. В России исламофобия меньше в разы, несмотря на многолетнюю чеченскую войну и прогрессирующее обострение ситуации на Северном Кавказе.
371 Гудков Лев, Дубин Борис. Своеобразие русского национализма. Почему
в нем отсутствует мобилизующее, модернизационное начало // Pro et Contra.
2005. Т. 9. №2 (сентябрь - октябрь). С. 13-14.
372 См., например: Гертман Ольга. Чума развивается нормально. Сегодня
мы, возможно, самая расистская страна в мире // НГ-Ех libris. 2006.26 января.
С. 6; Гудков Лев. Ксенофобия как проблема: вчера и сегодня. И в идеологии, и в
массовой психологии российского общества действует один и тот же механизм
отталкивания других // Независимая газета. 2005. 26 декабря. С. 10.
373 Тульский Михаил. Треть европейцев — ярые расисты. В основном это
представители правой части политического спектра // Независимая газета.
2000. 6 декабря. С. 6.
374 Мусульмане против безбожной Европы? Запад и Восток: в чужой монас-
тырь со своим уставом [Дискуссия] // НГ-Религии. 2006. 15 февраля. С. 4.
Другое дело, что наша публичная риторика и язык отечественных СМИ не столь стерильны, как европейские, да и в быту мы привыкли выражать свои чувства более эмоционально и открыто. Так что впечатление чуть ли не тотальной захваченности общественного мнения этнофобией парадоксально оказывается оборотной стороной культурной свободы, присущей современной России.
Приведенное сопоставление служит вовсе не тому, чтобы «перевести стрелки» с России на Запад и показать, что там дела с ксенофобией, невзирая на почти тоталитарное давление политкорректности и муль-тикультурализма, обстоят ничуть не лучше, а, возможно, даже хуже, чем у нас. Глубинный исток ксенофобии (и этнофобии как составной ее части) — разделение людей на «мы» и «они», на «своих» и «других» (с модусами «чужой», «враг» и т.д.) — коренится даже не в культурной и социальной архаике, а в биологии. Это генетически наследуемая матрица, архетип в аутентичном юнговском понимании.
Хотя для выделения и осознания группового «мы», — не важно, идет ли речь о принадлежности к социальной, политической или биологической группе, — абсолютно необходимо наличие «другого» — группы с аналогичными свойствами, «другой» вовсе не обязательно «враг». Модусами «чужого» и «врага», что, собственно, и есть ксенофобия, «другой» наделяется в результате конкретных причин и обстоятельств. Иначе говоря, мы обречены жить рядом с «другими», но не обречены рассматривать их как «врагов». Что, кстати, подтверждается низким уровнем этнофобии в России рубежа 1980-х и 1990-х гг. В то время русские проводили отличия между собой и «кавказцами» не менее четко, чем сейчас, однако в большей своей части не рассматривали их как враждебных чужаков.
Ошибочно или, в лучшем случае, односторонне утверждение о негативизации «другого» как необходимом условии образования и воспроизводства позитивного «мы». Да, существует связь между сверхценностью собственной группы и антропологической минимизацией других групп, выделенных на основании того же признака. Однако действительные психологические механизмы ксенофобии оказываются более сложными и изощренными. Так, отечественными психологами было установлено, что основой этнической толерантности (невраждебного отношения к «другому») служит позитивная этническая идентичность, позитивная оценка собственной группы. Таким образом, этнофобия оказывается оборотной стороной ощущения угрозы собственной этнической группе. При этом не имеет значения, реальна эта угроза или нет: согласно теореме Томаса, если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям375. Ощущение угрозы этническому телу, национальному бытию включает биологический механизм выживания этнической группы, в том числе такую его составляющую, как этнофобия376.
Это важное теоретическое положение в самом общем виде постулирует связь между этнофобией и состоянием этничности. Чтобы раскрыть его, обратимся к анализу наиболее влиятельных гипотез о причинах этнофобии, где гипотезы выступают в качестве идеально-типических моделей. В моделях будет выделено по одному доминирующему фактору за счет искусственного ослабления других. В таком случае обилие интеллектуальных интерпретаций сведется к трем основным гипотезам: иммиграционной, социальной, религиозной и культурно-ценностной (последняя составляет сердцевину распространенных трактовок «конфликта цивилизаций»).
На поверхности лежит объяснение динамики русской этнофобии нарастанием миграционных потоков на территории России. Сложность в том, что масштабы миграции остаются тайной за семью печатями: официальные оценки варьируются в диапазоне от 1,5 до 15 млн незаконных иммигрантов; экспертные оценки сходятся на цифре 5 млн. Тем не менее, несмотря на все несовершенство отечественной системы учета и связанных с этим спекуляций, суммарные масштабы иммиграции в Россию в первое пятилетие нового века вряд ли превышали масштабы иммиграции первой половины 1990-х гг. Но десять лет назад, в условиях острого социально-экономического и политического кризиса, уровень этнофобии был значительно ниже, чем в настоящее время, характеризующееся относительным экономическим подъемом и отсутствием масштабных социополитических кризисов.
