не обошлось… Так или иначе, хорошо, что он выиграл тот поединок и напугал буртасов. Иначе их пошло бы в поход больше, и нам здесь пришлось бы тяжелее.
Войско шло полдня с лишним, когда Улав придержал коня и сделал дружине знак остановиться. Внимательно осматриваясь, конунг несколько раз проехал взад-вперед, потом подозвал Кожана.
– Дружище, посмотри на ельник на правом берегу. Я хочу, чтобы ты выяснил, что там позади него и можно ли пройти по лощине вон оттуда. Оставь лошадь и пройди пешком – нам нужно знать, можно ли будет там пройти дружине или снег слишком глубок.
Кожан кивнул своим спутникам, и втроем с Кряквой и Русаком стал подниматься по лощине. На правом, высоком берегу рос густой старый ельник, почти нависавший над рекой; лощина огибала бугор, а с другой стороны от нее тянулся тоже довольно густой смешанный лес. Оглянувшись, Кожан заметил, как по его следам идет несколько хирдманов. Неужели отец ему не доверяет? Но едва он успел так подумать, как увидел, что хирдманы сворачивают в лес. Снега было по колено – пройти можно, хоть и не очень быстро. Взобравшись на бугор, он помахал Улаву – тот смотрел на него с реки, подняв голову.
– Можно ли там разместить ваших людей? – спросил Улав, когда Кожан спустился. – Подходящее ли место, чтобы обстрелять оттуда идущих по льду?
– Вполне подходящее, я думаю, – Кожан еще раз смерил взглядом бугор. – Нас почти три десятка человек, а вон за тем буреломом можно десяток посадить, как в крепости. Остальных – за кустами и стволами.
– Вот и отлично. Отправляйся к твоим дренгам и зови их сюда. Вы проявили такую доблесть, что я без сомнений предоставлю вам честь начать и новую битву.
Глава 5
Только оказавшись за толстой елью на бугре, с натянутым луком наготове и наложенной стрелой, Кожан сообразил: да ведь он сам и передал все указания, привел вилькаев в ельник и расставил по местам, а Медведь лишь кивал, подтверждая для других его распоряжения. Это был непорядок, но Медведь, видно, сообразил, что пока он сам будет вникать в конунгов замысел, драгоценное время уйдет безвозвратно и они упустят свою будущую победу. Сам Медведь занял место на восточной оконечности бугра, ближе к подступающим врагам. Кожан из своего укрытия посматривал туда – Медведь, как самый опытный, должен был дать знак к началу стрельбы. Не зная, что он там, его не разглядеть: в буром медвежьем кожухе и такой же шапке, вожак лесной стаи сливался с толстым еловым стволом. Он стоял неподвижно, и хотя эта ель была с реки хорошо видна, беглый взгляд ни за что его не различил бы.
А если кто его и заметит, подумал Кожан, то примет за медведя. Он ведь даже кожаную личину надвинул на лицо, и теперь только человеческие руки, держащие лук, выдают его природу.
Кожан глубоко дышал и никак не мог надышаться. Его распирало от счастья, хотя, казалось бы, время для этого чувства не самое подходящее. Если что-то пойдет не так – уже очень скоро он может быть убит. Но мысль об этом скорее смешила, чем пугала. После первой недавней победы, после того как отец, Улав конунг, дал понять, что видит в нем почти такого же вождя, Кожан чувствовал себя всемогущим и жаждал боя. Выйди сейчас из лесу какой-нибудь тролль размером вот с эту сосну – он бы только обрадовался. А даже если и убьют… Он беззвучно хмыкнул. Он несомненно попадет в Валгаллу и окажется там из числа самых молодых витязей, а отец всю жизнь будет рассказывать людям на пирах: «У меня был один-единственный сын, но даже если бы их было семеро, я не мог бы сильнее гордиться ими, чем этим одним…»
Увлекшись своими мыслями, Кожан едва не пропустил начало битвы. Он смотрел на реку и увидел, как из-за поворота вышли люди, но лишь через несколько ударов сердца сообразил, что это значит. Обычные люди, на лыжах, в кожухах и овчинных шапках, обыкновенным шагом шли по льду Угры; у каждого копье, или лук, или топор делали их похожими на обычных ловцов. И не поверишь, что появление этих людей означает войну.
Да и многовато их было для ловцов. Передние ряды уже почти подошли к бугру, а поток из-за поворота не иссякал, даже делался гуще. Показались сани, нагруженные мешками. Саней была целая вереница, близ них держался единственный всадник. На всаднике был шлем с орлиными перьями на макушке – хазарский, на боку длинный слегка изогнутый меч.
Но не успел Кожан как следует рассмотреть всадника, как Медведь свистнул.
– Бей! – во всю мочь заорал Кожан, чтобы услышали дальние, и пустил стрелу в одного из передних, кто был уже под самым бугром.
Идущий упал. На вражеский строй разом обрушилось три десятка стрел, потом еще раз, еще. На снегу осталось шесть-семь тел убитых, остальные, быстро опомнившись, кинулись обратно, навстречу своему строю. Кто-то отчаянно хромал со стрелой в бедре, кто-то зажимал рукой рану на плече, кто-то пытался ползти, оставляя за собой на белом снегу красный след. Вилькаи, крича и завывая в боевом раже, сыпали стрелами в спины убегающим, и еще несколько человек были убиты во время отступления.
На глаза Кожану попался Медведь: выйдя из-за ствола, тот пускал стрелы одну за одной. Кожан теперь целился внимательнее: расстояние увеличилось, повысилась опасность зря истратить стрелу. Улав конунг особо попросил вилькаев в этот раз не пользоваться новыми стрелами, взятыми у хазар в Жабчем Поле: сейчас было важно не столько перебить вятичей на льду, сколько заманить в лощину, а этой цели хорошие хазарские стрелы могли только помешать. Своих стрел у них было много – по три десятка на брата, но каждый владел от силы несколькими «железницами», у остальных наконечники были точенные из лосиного рога. На зверя этого остаточно, да и человека можно убить, если лук достаточно сильный, а на человеке нет никакого доспеха. Но чем больше расстояние, тем меньше толку от таких стрел, особенно когда враги в толстых овчинных кожухах, а под ними небось еще свиты из грубой шерсти.
Тем временем и вятичи, выйдя из-под убийственного ливня, опомнились. Их воевода скакал вдоль строя, кричал так громко и яростно, что даже до бугра долетало. Судя по взмахам его плети, посылал людей в обход бугра, чтобы спугнуть оттуда засаду, а выйдет – и перебить. Люди у него необстрелянные, отметил про себя Кожан. У них
