Очевидно, лицо у Алика было зверским, «песец» испуганно затряс головой:
— Передам. Передам,— а потом попросил жеманно: — Ну отпустите. Мне больно. Мне пора…
Алик сплюнул и отпустил «песца». Но тот не ушел, сказал, затаенно улыбаясь:
— Вы поторопитесь, Алик…
— Куда?
— К вашему мальчику. Его хотят…
— К какому мальчику?
«Песец» побежал и крикнул уже с цементной дорожки:
— Его убить хотят! Поторопитесь!
Алик медленно вернулся к воронке, медленно натянул на себя тренировочный костюм с красными буквами на груди, напялил кроссовки на босу ногу. Было уже начало восьмого. Скоро Лева с «ебятками» вернутся в лабораторию. Алика хватятся, поднимут тревогу. Алик представил себе, как к воронке, раздирая кусты, жарко дыша, оскалив клыки, со всех сторон рвутся черные собаки. И встал. На крыше главного корпуса автоматчик пересчитал «ебяток» и повел их к выходу на чердак. У подъезда урчал зеленый лабораторский грузовичок. «Неужели все? — с тоской подумал Алик. — Неужели закончились три часа моей свободы?» И тут же понял, что никакой свободы и не было. За эти три часа он еще больше повязал себя чужими проблемами. Вернее, проблемой одного человека. Жизни Светланы, Марины и Андрюши теперь целиком зависели только от Василия. А жизнь Василия еще зависела от него… Пока тот не проснулся! Алик нехотя начал выбираться из воронки. Оступился на выступавшем сосновом корне — из-под корня сначала посыпался песок, а потом на дно воронки тяжело упал белый сверток. Алик нагнулся и поднял его. По весу сразу узнал свой ТТ, обмотанный грязным бинтом. Разматывая бинт, сообразил, что пистолет спрятал Андрюша, ожидавший его здесь на берегу. Спрятал перед тем, как идти на обследование. Что за обследование на целый день — Алик начал догадываться. А зачем оно, на это может ответить только Василий. «И ответит!» — решил сурово Алик. Он туго затянул тесемки тренировочных штанов, сунул пистолет за спину, выбрался из воронки и, насвистывая, вышел из леса к главному подъезду.
«Ебятки» уже сидели в кузове грузовичка. У кабины Лева разговаривал о чем-то с Георгием Аркадьевичем. Лева прикладывал волосатые пальцы к красным буквам на груди, оправдывался. Георгий Аркадьевич, набычив лысую голову, тяжело глядел на него. Алик остановился за его спиной. Лева захохотал:
— Что за дела?! Что за гвалт?! Что за шум в синагоге?! Вот же он, собственной персоной!
«Папа» обернулся, мрачно зыркнул на Алика и опять повернулся к Леве:
— Твое счастье, что он нашелся. Сидеть бы тебе в карцере, Лев Наумович. На хлебе и воде.
Лева только рукой махнул:
— Бросьте ваши дурацкие шутки, герр Мюллер. Весь этот ваш образцовый концлагерь для элиты. Дело надо делать! А дело сделано. АУТ к работе готов. Ауфвидерзейн!
Лева открыл дверцу кабины и пропустил первым Алика. Вместе они еле уместились на узеньком сиденье рядом с водителем. Грузовичок чихнул и лихо развернулся среди шикарных лимузинов. Лева шептал на ухо Алику:
— Шарфюрер проснулся. Тебя хватился. Весь лагерь на уши ставит!
Уже в сумерках они подъехали к лаборатории. На фоне черных ворот белели два неподвижных пятна. Алик узнал Никиту и доктора в белых халатах. Не дожидаясь, пока охранник откроет ворота, Никита бросился к кабине:
— Алик, ты с ума сошел! Ты бросил больного! Иди скорей! Он волнуется. Ему плохо!
Через Левины колени Алик стал перелезать к открытой двери, придерживая за спиной пистолет. Лева шепнул ему на прощание:
— Усыпи ты его навсегда!
По узкой, полутемной уже лестнице Никита, доктор и Алик гуськом поднялись на второй этаж. На дежурном столике у палаты горела лампа. Освещала автомат «узи» на столе. Из-за столика встал им навстречу могучий охранник. Но они прошли мимо палаты по коридору. В самом конце коридора у окна Никита остановился. Вздохнул у обитых кожей дверей. На дверях еще с прежних времен сохранилась красная стеклянная табличка. На ней золотом было написано: «ЛЮКС А». Значит, в этом потайном особнячке, в этом «рае в раю» были еще и люксы. Никита осторожно постучал ладонью в обитую дверь. Не дождавшись ответа, приоткрыл ее:
— Он здесь, Василий Иванович.
— Алик,— после паузы позвал слабый голос из дверей.
Никита плечом толкнул Алика, и тот шагнул в темноту. Услышал, как за спиной осторожно прикрыл за ним мягкую дверь Никита.
Комната была пуста и темна, только на письменном столе горела настольная лампа, освещала маленький двухмачтовый парусный кораблик на месте письменного прибора.
— Алик, — опять позвал голос из темноты.
Алик шагнул на голос, шаг, потом другой и, когда глаза привыкли к темноте, увидел Василия. Тот сидел в углу мягкого дивана в вылинявшей тельняшке. Перед ним на журнальном столике стояла початая бутылка водки и грубо вскрытая банка судака в томате.
— Убежать хотел от меня, — печально сказал Василий, — от себя хотел убежать.
— Я же здесь, — сказал Алик и незаметно поправил за спиной пистолет.
Василий кивнул на кресло напротив:
— Я развязал с горя. Садись.
Алик опустился в мягкое кресло:
— Какое горе? Я здесь.
Василий печально улыбнулся:
— Тебе никуда отсюда не уйти. Это я знал.
— Так в чем же горе?
Василий оглянулся и щелкнул выключателем. Зажегся торшер у дивана.
— Смотри, в кого ты меня превратил.
Перед Аликом сидел старик. Бледный, худой, совершенно седой. Раньше его седина оттеняла энергию загорелого молодого лица. В той дисгармонии был редкий, так нравящийся женщинам сплав опыта и мужества. Теперь его седые волосы печально гармонировали с желтоватой стариковской бледностью. От крыльев носа к углам рта протянулись глубокие борозды. Но разные глаза смотрели цепко и хищно.
— Ну как, доктор? Как ты оценишь результат своего лечения?
Алик полез в карман за сигаретами. Но Василий плюхнул водку по граненым стаканам:
— Подожди курить, чума. Выпей сначала за дедушку. За дедушку Васю. Ха-ха, — он рассмеялся хрипло.
Алик взял протянутый стакан, выпил и поглядел на Василия. Василий морщился после водки, струйка катилась по обросшему седой щетиной подбородку. Алик сказал:
— Зато, Вася, в тебе сейчас ни капли чужой энергии. Ни капли Магамбы…
Василий оскалился зло:
— И своей ни капли, доктор!
Алик напомнил ему:
— А искорка? Голубая искорка… Теперь можно корректировать твое поле.
Василий его перебил:
— Ты снимаешь с себя вину?
— Ты сам растерял свою энергию, Вася…
Василий хлопнул стаканом по столу:
— В сорок лет?!
Алик сбивчиво стал ему объяснять:
— У каждого человека свой энергетический заряд… Если человек тратит энергию на подобное, то она возвращается ему обратно с лихвой… Если же он тратит ее на… на противоположное поле, его энергетика нейтрализуется, и он взамен не получает ничего…
Василий его понял:
— Ты хочешь сказать — я всю жизнь занимался не тем? Не своим? Это ты про концепцию?
Алик задумался:
— В ней что-то есть… про дважды сотворенного человека… про его вину… это правда… но дальше? Способ достижения бессмертия… всемирный ШИЗО… Может быть, здесь ошибка?…
— В чем ошибка? — резко спросил Василий.
— Бог дает человеку полную свободу. Свободу выбора. Даже в заблуждениях. Хочешь — этим путем иди, хочешь тем. Твое дело. А вы загоняете человека в ШИЗО. Вы лишаете его свободы выбора…
— На свободу нужно право иметь! — зло оскалился Василий. — У глиняного Маугли одна свобода — грызть насмерть себе подобных! Сначала нужно из Маугли человека сделать, потом его свободой одаривать!
Алик поглядел на порозовевшее возбужденное лицо Василия и улыбнулся. Из открытого окна в комнату «люкс А» донеслись издали низкие, пробирающие до самых печенок удары тяжелого рока, восторженный вой, женский визг.
— Что это? — обернулся к окну Алик.
— «Пионерская» дискотека, — криво улыбнулся Василий. — Вот тебе предел их свободы! Вот тебе идея раскрепощенного человечества!
Алик встал и закрыл тяжелую дубовую раму.
— Слушай, а зачем тебе это? Вся эта «пионерия»? Зачем?
Василий опять плеснул водку по стаканам:
— Это проба. Это модель штрафного изолятора. Они приезжают сюда за большие деньги. Мы ублажаем их два дня. Мы обеспечиваем им все радости земные. А на третий день… «dies irae»! День гнева! Маленький Страшный суд. Настоящий концлагерь! Садись.
Алик сел опять напротив Василия:
— За что же их так?
— Маугли должны узнать себе цену. Увидеть всю свою грязь и низость.
Алик покачал головой:
— Сурово. Вы же теряете клиентов. Больше они к вам не приедут никогда.
— Наоборот! — отрубил Василий. — Многие здесь уже по третьему разу. И они сейчас оттягиваются круче всех. Потому что знают — пройдя наш концлагерь, они снова очистятся… Они уже не могут без нас… Они связаны с нами на всю жизнь.
Алик сказал задумчиво:
— Карманный ад?
Василий щелкнул выключателем, и комната опять погрузилась в темноту. Только у окна горела лампа на письменном столе, освещая игрушечный кораблик. Василий сказал:
