— Ты же говорила, что у тебя голова болит! — выпалил Гилберт.
— Но ты мог бы проявить настойчивость, — накручивая на палец локон, протянула Эржебет.
— В прошлый раз, когда я проявил настойчивость, ты поставила мне фингал под глазом…
— Так я думала, ты хочешь поиграть в гестапо…
Людвиг украдкой вздохнул, понимая, что эти двое уже о нем забыли. Он собрался тихо слинять под шумок, но тут дверь с грохотом распахнулась и в комнату влетел еще один обитатель немецкого дома, в котором последнее время после заключения ряда союзов стало очень шумно.
— Похабники! — Непокорная прядка на макушке аж встала торчком, настолько Родерих был зол. — Чему вы учите ребенка?!!!
При слове «ребенка» Людвиг озадаченно взглянул на Родериха сверху вниз, но предпочел воздержаться от комментариев.
— Людвиг, друг мой, — мягко заговорил Родерих. — Ты сможешь передать всю силу своей любви только с помощью музыки! Я уверен, столь тонко чувствующая девушка, как Аличе, оценит это! В отличие от некоторых, не будем показывать пальцем…
При этих словах Родерих стрельнул глазами в сторону Эржебет.
— Оценит-то оценит, но главное, чтобы кроме музыки он смог предъявить что-нибудь еще… Повесомее, — проворчала Эржебет.
Родерих раздраженно поджал губы, а затем подхватил Людвига под руку и потянул к выходу.
— Пойдем, мы начинаем репетировать сонату для Аличе немедленно!
Людвиг попытался возразить, что у него, вообще-то, нет слуха, но его голос перекрыл громовой рык.
— Я протестую! — потряс кулаком Гилберт. — Я не позволю тебе испортить моего брата этим своим… музици… мюзици… в общем бренчанием на пианино! Еще не хватало, чтобы Люц превратился в такого же изнеженного слюнтяя, как ты!
— Это скорее ты его испортишь, неотесанный мужлан! — выкрикнул в ответ Родерих. — Сделаешь из бедного мальчика алкаша и грубияна!
Они принялись спорить, причем Родерих убедительно доказал, что еще неизвестно, кто из них с Гилбертом больший мужлан, в порыве гнева продемонстрировав все богатство лексикона истинного интеллигента.
— Да заткнитесь вы! — наконец, заорала Эржебет, в сердцах отвесив подзатыльники обоим мужчинам. — Людвиг, между прочим, уже ушел, пока вы тут собачились.
Вся троица, не сговариваясь, тут же дружно бросилась к комнате Людвига.
Гилберт и Эржебет приникли к двери, Родерих встал в сторонке, протирая очки и старательно делая вид, что ему происходящее совершенно не интересно.
Через пару минут Гилберт печально вздохнул.
— Тишина. Эх, Люц…
— Постой, — взволновано зашептала Эржебет. — Я, кажется, слышу какие-то крики.
— Крики?! — Родерих тут же оказался у двери и прижался к ней ухом.
Гилберт и Эржебет обменялись саркастичными взглядами над его головой.
До них донеслось тихое «Людди…», затем громче «О-о-о-о-о, Людди!».
— Люц. — Гилберт пустил скупую слезу умиления. — Мой маленький братик наконец-то стал мужчиной!
— Ну и молодежь теперь пошла, никакой романтики… эх. — Родерих в сердцах махнул рукой и направился к себе в комнату, решив выразить разочарование в нравах юных стран с помощью пианино.
— Лизхен, а как там твоя голова? — Гилберт немного робко взглянул на Эржебет.
— Если ты проявишь настойчивость, думаю, моя мигрень пройдет, — проворковала та.
— Это я запросто! — расплылся в улыбке Гилберт, и Эржебет невольно взвизгнула, когда он подхватил ее на руки.
***
— О-о-о-о, Людди!
Людвиг покраснел.
— Ах… ох… Какой ты большой и твердый!
Людвигу стало очень жарко.
— Ве-е-е-е, — сладко простонала Аличе, стискивая в тонких руках подушку.
Людвиг страдальчески закатил глаза: он уже минут двадцать сидел на кровати рядом с Аличе и наблюдал, как она, ворочаясь с боку на бок, стонет на все лады. Причем, самое скверное было в том, что он лично к этим стонам не имел никакого отношения. Вернее имел, но опосредованное. Стараясь игнорировать возбуждение внизу живота, Людвиг раздумывал, что же делать: опять сбежать, разбудить Аличе или не только разбудить, но и узнать, что же ей сниться. А затем повторить это наяву. Организм активно голосовал за последний вариант.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но в итоге природная стеснительность взяла верх, и Людвиг просто потряс Аличе за плечо. Сонно моргая, она нежно улыбнулась ему, но затем до нее видимо начало доходить, что это уже не сладкие грезы, а суровая реальность. Лицо Аличе приобрело цвет так любимых ее сестрой томатов.
— Ве-е-е-е-е! — пропищала она и юркнула под одеяло.
— Аличе? — неуверенно окликнул ее Людвиг.
— Ве-е-е-е! Я что-то говорила? Да-да-да? Ве-е-е-е, как стыдно! Как стыдно! Не смотри на меня, Людди! Не смотри! Ве-е-е-е!
И весь остаток ночи Людвигу пришлось убеждать дрожащий и хныкающий кокон из одеяла, что, конечно же, она ничего не говорила во сне…
Утром не выспавшийся и злой Людвиг пил на кухне крепкий кофе.
— Утречка, Люц! — В комнату впорхнул сияющий Гилберт и заговорчески подмигнул брату. — Вижу ты изрядно притомился прошлой ночью… Вон какой бледный. Ох, уж эти итальянки… Малышка Аличе оказалась горячей штучкой, да?
— Не то слово, — процедил сквозь зубы Людвиг.
Но Гилберта, похоже, на самом деле мало интересовали его постельные подвиги. Напевая какой-то бравурный мотивчик, он поставил на поднос две чашки кофе и тарелочку с печеньем. Немного подумав, вытащил из стоящей на столе вазы ромашку и, дополнив ей композицию, пританцовывая, вышел из кухни.
Младший брат проводил его полным откровенной зависти взглядом.
— Людвиг-сан.
Он едва не подавился кофе от неожиданности. Рядом с ним неизвестно откуда появился Кику Хонда, приехавший недавно с дипломатическим визитом.
— Людвиг-сан, я слышал о вашей проблеме, — вкрадчиво произнес он. — Мне кажется, я мог бы помочь…
И он протянул Людвигу журнал, на обложке которого красовалось что-то отдаленно похожее на розового осьминога, в щупальцах этот монстр сжимал девушку в странной одежде.
— И что это такое? — спросил Людвиг.
— О-о-о-о… Это называется тентакли…
Бонус 14. Будни немецкого дома
Аличе аккуратно разлила по чашкам чай, впервые на памяти Людвига не пролив ни капли. Он довольно улыбнулся — порядок во всем его несказанно радовал. Аличе продолжала ритуал завтрака в немецком доме: сосредоточенно закусив губу, нарезала мясной пирог, Людвиг одобрительно кивал — наконец-то она научилась это делать, не рассыпая крошки по всему столу и не разбрызгивая сок ароматной начинки.
— Приятного аппетита, — чинно произнес Людвиг, принимая из рук Аличе блюдечко со своим куском.
— Приятного! — пропела та.
В этот момент со второго этажа, из комнаты Гилберта, которая находилась точно над гостиной, послышался скрип. Сначала тихий, он становился все громче и постепенно перерос в такой грохот, словно наверху что-то целенаправленно ломали. Людвиг даже знал, что именно. Кровать.
«Сто пятьдесят евро». — Людвиг включил мысленный калькулятор, радуясь, однако, что стук хотя бы заглушает стоны, которые тоже наверняка присутствуют в этом утреннем концерте.
Аличе с тревогой взглянула на потолок.
— Людди, а разве не в ту комнату ушли братик Гил и сестренка Лиза еще вечера вечером? Что там за шум? Вдруг они опять дерутся?
— Они, кхм… — Людвиг замялся, ощущая, как вспыхнул на щеках предательский румянец. — Давно не виделись. Эржебет ведь уезжала на конгресс… Соскучились. Вот и эм-м-м… радуются.
Причем радость этой парочки была настолько бурной, что со стен уже начали падать недостаточно хорошо закрепленные картины. Любимый пейзаж Людвига с видом ночного Берлина рухнул на пол, дорогая рама треснула, а стекло разбилось.
«50 евро. — Щелкнул калькулятор. — И еще осколки убирать…»
— Странно, — протянула Аличе. — Зачем же сестренка Лиза ломает мебель, чтобы показать, как она рада братику Гилу? Я, когда рада тебя видеть, просто обнимаю…
