– Добрый малыш Халил, – мимо воли улыбнулся Гудо.
– У тебя оказался единственный друг, и он – младший сын Орхан-бея! Он никого не подпустил к твоему мертвому… э-э-э-э… телу. Тогда отец, великий повелитель османов попросил сына самому снять перстень. Это посоветовал отцу старший сын Сулейман-паша и даже потом всунул в руки брата свой нож. Но младший брат отбросил клинок. Под суровыми взглядами старших, Халил склонился над тобой и притронулся к перстню. И тут случилось чудо!
– Чудо! – ахнул Гудо и прикрыл лицо руками.
– Мертвец ожил. Ты ожил! И пока все находились в оцепенении, медленно встал на ноги и протянул перстень Халилу. «Возьми. Всевышний желает вернуть твоей семье этот перстень», – так ты сказал. А еще сказал, что устал и хочешь отдохнуть. Тогда Халил взял тебя за руку и отвел в свой шатер. В этот шатер, где мы сейчас и находимся. Я пошел за вами. А за нашими спинами раздались многие голоса: «Он ожил. Его душа вернулась в тело. Он воскрес. Он Махди. Махди. Махди…»
– Чудо… Чудо… Господь не покинул меня. Не покинул. Он знает… Он знает, для кого и для чего я живу!
Слезы счастья покатились по ужасному лицу «господина в синих одеждах».
– Ты отдыхай. Отдыхай. А просьба моя к тебе… Ну, потом… Потом… – в растерянности промолвил Даут, и спиной вышел из шатра.
* * *
«Два дня. Целых два дня ушло в никуда», – печально подумал Гудо.
И в его голове тут же возникла мрачная комнатушка подземелья Правды. Узкое окошко, с ярким пучком солнечного света, грубо сколоченный стол, запах крысиного помета и тихий голос мэтра Гальчини:
– Отныне и до последних моих дней каждое твое мгновение жизни будет заполнено нужным и полезным. Если это будет продолжаться и после моего ухода, ты станешь тем человеком, которого изначально желал сотворить Всевышний. Что тебе нужным и полезным покажется после моей смерти, решать тебе. Как и то, кем ты выйдешь из Подземелья Правды. Постарайся выйти нужным и полезным себе. Только тогда ты сможешь правильно выбрать дальнейший путь и правильно распорядиться тем богатством знаний и умений, которое я тебе передам. Приумножить или рассеять это сокровище – решать тебе. Как и то, как устроить твою жизнь. Но мне и в аду будет очень больно, если твоя жизнь превратиться в трату времени в безделье и глупости.
«У меня еще есть время. Знания и умения. Я знаю, как их приумножить и кому передать. А безделье… Что поделать? Вода застывает в сильный мороз. Уставшая птица садится на ветку. Мысль уступает сну. Остановиться, чтобы идти дальше. Жизнь прекрасна во всех проявлениях. И даже во временном безделье», – легко успокоив себя, Гудо встал на ноги.
Тут же его глаза наткнулись на плетеную корзину, доверху наполненную краснощекими яблоками. Они и на вкус были так же хороши, как и на первый взгляд. С удовольствием впиваясь в сочность плода, Гудо вышел из шатра. Жизнь продолжалась и желанием справить малую нужду. В этой необходимости гость младшего сына владыки османов осмотрелся и от неудовольствия сжал губы в нитки. Вокруг шатра в нескольких десятках шагов стояли, сидели, шептались и просто чего-то ожидали сотни и сотни людей. Воины, пастухи, слуги, торговцы и даже несколько групп женщин в огромных черных плащах при появлении Гудо на время оживились, и, не зная, что правильно и как быть, замерли в безмолвии.
«В шатре, пожалуй, найдется пустой кувшин», – вздохнул гость шатра и вернулся в его гостеприимство.
Нашелся и подходящий сосуд, и даже большее – свежие лепешки, фрукты, овощи и вяленое мясо. Запив многое из съеденного большой чашей солоноватой воды, Гудо вернулся к своей лежанке. Теперь можно было сытно полежать и спокойно подумать о том, что делать дальше. Для большего удобства можно было прикрыть веки.
В непростых размышлениях «господин в синих одеждах» и не заметил, как вновь погрузился в сон. Теперь уже в нормальный, приятный телу сон.
* * *
Гудо разбудили тихие голоса. Не то, чтобы они помешали сну, но стало неприятно, как и всякий раз, когда надоедливая муха садится на лицо и начинает по нему бродить. Невольно просыпаешься, чтобы смахнуть щекочущую липкость лап летающей твари.
– Как же к нему обращаться?
Гудо прислушался и удивился тому, что сидящие в центре шатра люди общались на венецианском языке.
– Его имя Гудо. Но он с удовольствием откликается, когда его называют «господином в синих одеждах». Это я придумал ему такое имя и велел слугам так к нему обращаться. Правда, это было давно. Еще в Бурсе.
«Господин в синих одеждах» поморщился от неудовольствия. Ведь Даут врал. Никто из слуг так его не называл. Да и он сам на это «имя» никогда не откликался. И впервые так его прозвал совсем другой человек – Франческо Гаттилузио. Но… Все же это лучше чем «Эй», «палач», «синий шайтан» и, конечно, Шайтан-бей.
– А он знает, что воины и пастухи называют его Махди? – спросил один из тех, кто говорил с бывшим начальником тайной службы османов.
– Знает, мой дорогой Сильверо. Знает. Но поверь мне, «господин в синих одеждах» обыкновенный человек и полностью осознает это. Он нормальнее всех нормальных и лишен глупости, чванства и множества того, что делает человека грешником.
– Что ж… Дай Бог, чтобы он помог нам в нашем деле. Со своей стороны скажу – все те, кто носят славную фамилию Пальмери, приложат все усилия, чтобы…
– Пальмери! – громко воскликнул Гудо и вскочил со своей лежанки.
От неожиданности все сидящие в шатре так же вскочили на ноги и отпрянули к полотняным стенам шатра.
– Пальмери!.. Пальмери!..
Восклицая эту фамилию, Гудо медленно подошел к собравшимся в жилище младшего сына повелителя османов.
– Кто Сильверо Пальмери?
– Я! – откликнулся крепкого сложения мужчина в дорогих венецианских одеждах. Он смело сделал шаг навстречу «господину в синих одеждах» и с нескрываемым любопытством уставился на страшный облик знаменитого Шайтан-бея.
– Я Сильверо Пальмери, – гордо еще раз подтвердил венецианец, при этом положив руку на рукоять меча.
– Я хочу с тобой говорить, – успокаиваясь, тихо сказал Гудо и чуть громче добавил: – Наедине!
– Но… – запротестовал было Даут, но под страшным взглядом Шайтан-бея, склонил голову и, молча, вышел из шатра.
За ним последовали остальные гости шатра Халила.
– Что ты желаешь мне сказать, «господин в синих одеждах»?
Сильверо Пальмери гордо держа голову, сделал шаг навстречу тому, кто его и пугал и интриговал более всех, кого он встречал в своей жизни.
– Энрико Пальмери… – со вздохом произнес Гудо.
– Это мой отец, – дрогнул в голосе сын узника проклятого острова Лазаретто.
Уже через час по гордому лицу благородного венецианца текли слезы:
– Значит, он так и говорил…
– Да! – кивнул головой Гудо. – Он сказал: «Моя хижина не самое достойное жилье на нашем проклятом острове Лазаретто, зато его хозяин самый высокородный из обитателей этого клочка суши. Мое имя Энрико Пальмери. Здесь я по милости самого дожа Андреа Дандоло… И если вас не пугает личный враг дожа, то его жилище к вашим услугам!
– Отец… Мой благородный отец…
Сильверо смазал ладонью слезы со своего лица и попытался улыбнуться:
– Он остался благородным и во всем верным себе. Расскажи мне еще раз о том, как вы готовили бобы.
Гудо вздохнул. Он уже трижды повторил тот отрывок из своего долгого рассказа, что так взволновал сына Энрико Пальмери.
Бобы… Это была первая передача сына для страдающего отца. Она и то письмо, что прилагалось, оживили старика. Он бы мог прожить еще очень долго. Но… Судьба, а скорее, воля коварного дожа остановили эту благородную жизнь.
Гудо опять начал рассказ о том дне, когда он принес с берега воду, письмо и припасы, присланные Сильверо Пальмери. Рассказывал и вновь мысленно вернулся к счастливым лицам милых и дорогих Аделы и Греты. Как они были рады простой пище! А скорее и точнее тому, что рядом с ними тот, кто способен защитить и накормить, уберечь и успокоить. Как они были счастливы рядом с их Гудо!
И то, что Адела возлегла с этим мужчиной совсем не оплата пищи, крова и защиты. Это то состояние женской души, когда она готова сблизиться и соединиться с мужской, желающей всю себя отдать для счастья и благополучия единственной и любимой.
Но об этом не мог рассказать Гудо. Не мог рассказать и всего того тяжкого, что пришлось пережить ему и его дорогим девочкам на проклятом острове. Особенно тогда, когда на прибрежный песок Лазаретто стражники бросили троих больных чумой.
О! Как много сил и умения пришлось приложить, чтобы вылечить их и обезопасить всех тех, кто пребывал на опасном острове. Как сопротивлялись люди Тьеполо и Фарго тем нововведениям, что были необходимы для истинного карантина острова. И как было страшно не пропустить в собственное тело черную смерть. Ведь тогда… Тогда бы умер не только Гудо и обитатели Лазаретто, но и его дорогие и милые девочки.
