Я привёл эти выдержки из моего собственного дневника за неимением других письменных свидетельств очевидцев.
Скотт записал в эти дни в своём дневнике:
«Наши экскурсанты, отправившиеся на мыс Крозир, возвратились вчера вечером. В течение пяти недель они перенесли невероятные невзгоды. Никогда я не видал таких измученных, можно сказать истрёпанных непогодою людей. Лица их были все в морщинах, скорее даже как бы в шрамах, глаза тусклые, руки побелели. Кожа на руках от постоянного холода и сырости была в каких-то складках, но следов обморожения немного…
Больше всего они страдали от недостатка сна. Сегодня наши путешественники основательно выспались, уже выглядят совершенно иными — более добрыми»[168].
«У нас тут Атк{106} в пургу чуть не заблудился» — вот первое, что мы услышали, когда стали способны что-нибудь воспринимать. С той поры он успел провести год в действующем флоте в Северном море, принять участие в Дарданелльской операции, долгое время сражался во Франции, оказался на взорванном мониторе, Но, я думаю, едва ли не самым тяжким из всех перенесённых испытаний он считает ту метельную ночь. Его давно бы уже должно было разорвать на тысячу клочков, — а он всякий раз, подобно бесстрашному гуттаперчевому мячику, появлялся снова, пусть немного помятый, но всё такой же упругий, не поддающийся никакому нажиму. А когда очередное испытание остаётся позади, он своим тихим голосом первым вызывается участвовать в разных предприятиях и потом рассказывает, какие все молодцы, умалчивая о себе.
Пурга, о которой идёт речь, разразилась 4 июля, в тот самый день, когда мы на пути к мысу Крозир лежали в безветренной бухте, зная, что вокруг бушует буря. На мысе Эванс, во всяком случае, дуло очень сильно, но к полудню ветер утихомирился, и Аткинсон с Тейлором отправились на Рэмп — снять показания термометров. Они без особых трудностей вернулись в дом, и тут, кажется, разговор зашёл о том, возможно ли в такую погоду снять показания в двух разных метеобудках на морском льду. Аткинсон вызвался сходить в Северную бухту, а Гран — в Южную. Они вышли независимо друг от друга в 5.30 вечера. Но Гран через час с четвертью возвратился. Ему удалось отойти шагов на двести.
Аткинсон прошёл немногим больше и также понял, что благоразумнее отказаться от своего намерения, повернул назад и пошёл против ветра. Впоследствии мы убедились, что на оконечности мыса Эванс и там, где стоит дом, направления ветра не совсем совпадают. То ли поэтому, то ли из-за того, что левой ногой он делал более широкий шаг, чем правой{107}, то ли уже начало сказываться сковывающее воздействие пурги на его мозг — истинную причину Аткинсон, безусловно, и сам не знает, — но только вместо того чтобы выйти к мысу Эванс, находившемуся прямо перед ним, он очутился у заброшенной рыболовной верши на морском льду, в 200 ярдах от мыса. Усилием воли он подавил тревогу и пошёл к мысу, но тот, кто попадал в пургу, поймёт, каково ему было. Вокруг неслась плотная пелена снега, не видно было ни зги. Он шёл и шёл, но мыс всё не появлялся.
Что было дальше — неясно. Час за часом он плёлся вперёд. Одна рука у него обморозилась, он наткнулся на торос, упал и дальше пополз на четвереньках. Он спотыкался, падал, корчился и пластался на льду, исхлёстанный сильными порывами ветра, но двигался вперёд, ибо голова у него оставалась ясной. Он пришёл к острову, решил, что это Инаксессибл, целую вечность полз вдоль его берега, потерял его, попал на новый торос и побрёл вдоль него. Опять остров, опять всё тот же ужасный, почти безнадёжный поиск.
Он постоял немного за ветром у какой-то скалы. Одежда на нём была лёгкая, правда непродуваемая, а на ногах — он старался не думать, что будет, если дело затянется, обычные сапоги вместо тёплых финнеско. Здесь Аткинсон даже разрыл ногой сугроб — в такой яме больше шансов выжить, если всё же при крайней необходимости придётся лечь.
Ибо тот, кто, заблудившись в пургу, засыпает, — конченый человек. Он полагал, хотя не мог знать точно, что блуждает уже около четырёх часов.
Затянись пурга, и ему едва ли удалось бы спастись, но тут наступило временное затишье и появившаяся на небе луна снова пробудила в нём надежду. С поразительным присутствием духа он верно оценил обстановку и вспомнил, в какой части горизонта от мыса Эванс находилась луна накануне, когда он ложился спать. Значит, мыс Эванс вон там, а он стоит на острове Инаксессибл! Он покинул остров и направился к мысу, но тут с новой силой налетела пурга и луна исчезла. Он попытался вернуться на остров, но не нашёл его. Зато попал на другой, а может на тот же самый, и стал выжидать. Снова затишье, и снова он пускается в путь, идёт и идёт, пока не узнает слева от себя остров Инаксессибл. До этого он безусловно был под островом Грейт-Рейзербэк, откуда до мыса Эванс добрых четыре мили. Луна продолжала светить, он заставлял себя переставлять ноги — и наконец увидел огонь.
Затянувшееся отсутствие Аткинсона в доме заметили лишь к концу обеда, в четверть восьмого, то есть через два часа после его ухода. На мысе Эванс ветер уже улёгся, и, хотя снегопад продолжался, никто особенно не беспокоился. Одни вышли из дому и начали кричать, другие направились с фонарём на север, а Дэй зажёг на холме Уинд-Вейн парафиновый факел. Там, где находился Аткинсон, этой передышки в пурге не было. Мне случалось наблюдать, что в проливе ветер бушует вовсю, а на побережье сравнительно тихо и ясно, и я понимаю, в какую переделку попал Аткинсон. Убеждён, что чаще всего эти пурги носят чисто локальный характер. Спасательная партия, ушедшая на север, возвратилась в 9.30 вечера ни с чем, и Скотт встревожился не на шутку. В течение получаса на поиски Аткинсона отправились шесть партий. Но время шло, Аткинсона не было уже больше шести часов.
Свет, замеченный Аткинсоном, отбрасывал факел из смоченного керосином каната, зажжённый Дэем на мысе Эванс. Аткинсон пошёл на огонь и вскоре очутился под скалой, на которой Дэй суетился, словно тощий бес в дантовом аду. Аткинсон окликнул его раз, другой — всё напрасно: Дэй не слышал, и почти у самого дома встретил двоих, разыскивающих его на мысу. «Я сам во всём виноват, — говорил Аткинсон, но Скотт ни в чём меня не упрекнул». Думаю, нам всем следовало бы быть столь же снисходительными. Не правда ли, читатель?
Как бы то ни было, Аткинсону пришлось худо{108}.
Теоретически солнце должно было вернуться к нам 23 августа. На самом деле в тот день видимость скрывали слепящие тучи снега. Но через два дня мы увидели его краешек.
По выражению Скотта, солнце «нагрянуло». Уже обдумывались планы двух весенних походов; велась подготовка к полюсному путешествию, много времени отнимала повседневная работа станции, одним словом все были заняты по горло.
Лейтенант Эванс, Гран и Форд вызвались сходить в Угловой лагерь — откопать склад там и в Безопасном лагере. Вышли они 9 сентября и заночевали за мысом Армитедж при минимальной температуре -45° [-43 °C]. Утром откопали склад у Безопасного лагеря и направились к Угловому. Ночью температура упала до -62,3° [-52,4 °C]. На следующий вечер термометр показывал -34,5° [-36,9 °C], а ночью -40° [-40 °C]; когда они ставили лагерь, приближалась метель, что редко бывает при таком морозе. 12 сентября они сняли лагерь только после полудня, при очень холодном ветре, и шли до 8.30 вечера. Ночь выдалась исключительно холодная — температура упала до -73,3° [-58,5 °C]. Эванс отрицательно отзывается об использовании пуховых вкладышей и внутренней палатки, но ни один из участников нашего зимнего путешествия его не поддержал бы. Большую часть дня 13 сентября они выкапывал-и из-под снега наши запасы в Угловом лагере, а в 5 часов пополудни вышли обратно, намереваясь дойти до мыса Хат без ночлега, с остановками только для еды. Двигались всю ночь, сделали два привала, и 14 сентября в 3 часа пополудни пришли на мыс Хат, покрыв расстояние в 34,6 уставной мили. На следующий день, после шестидневного отсутствия, они появились на мысе Эванс.
В этом походе Форд обморозил руку так сильно, что, несмотря на умелую помощь Аткинсона, был вынужден в марте 1912 года подняться на борт «Терра-Новы» и покинуть Антарктику.
Уилсон ещё несколько дней ходил бледный и измученный, я тоже не сразу пришёл в себя, зато Боуэрс был неутомим.
Вскоре после возвращения с мыса Крозир он узнал, что Скотт собирается подняться на Западные горы. Непостижимым образом ему удалось уговорить Скотта взять его с собой, и 15 сентября партия, в которую входили ещё старшина Эванс и Симпсон, вышла в короткий весенний поход. Скотт считал его
«замечательно удачным и поучительным»[169],
а Боуэрс называл весёлым пикником.
«Весёлый пикник» начался при температуре -40° [-40 °C], на каждого его участника приходилось 180 фунтов груза, состоящего в основном из всего необходимого для летней геологической партии. Они прошли далеко на север — до острова Данлоп, 24 сентября повернули обратно, 29-го были на мысе Эванс. За последний переход при штормовом ветре, снежных зарядах, температуре -16° [-27 °C] они проделали 21 уставную милю, идя против ветра, но попали в пургу и были вынуждены разбить лагерь. Поставить палатку на морском льду, где мало снега, и всегда-то нелегко, им же пришлось отвязать внутреннюю палатку от бамбуковых стоек, чтобы те не унесло вместе с ней, и только после этого натягивать на них дюйм за дюймом верхнюю палатку, К 9 часам вечера пурга прекратилась, и, хотя ветер дул с прежней силой, они решили продолжать путь. На мыс Эванс они прибыли в 1.15 ночи. Этот день запомнился Скотту как один из самых напряжённых, а это много значит. Видели бы вы, какое лицо было у Симпсона! В его отсутствие обязанности главного метеоролога исполнял Гриффит Тейлор. Истово преданный науке, он обладал бойким пером. За те полгода, что он провёл с экспедицией, он засыпал нас статьями, начиная с отчётов о двух превосходных научных походах под его руководством в Западные горы и кончая описанием этой его работы во второй половине сентября. Он был наиболее плодовитым автором «Саус Полар Тайме», в его заметках, стихотворных и прозаических, всегда была изюминка, и равных ему не находилось среди наших журналистов-любителей. А когда его перо отдыхало, в действие вступал язык — он был отчаянный спорщик. При нём в доме царило необычайное оживление.
