вставили тампоны в нос и горло, и больше недели у моей постели дежурили врачи, борясь за мою жизнь. Мама надеялась, что я, совсем здоровая, вернусь домой ко дню своего рождения, но как раз накануне няня, желая порадовать свою «милку», чуть не отправила её на тот свет.
РЯЗАНЬ
Как-то папу послали в командировку в Рязань. Он уезжал после приступа малярии. На вокзале ему стало дурно. Мама не хотела его отпускать, но он всё равно уехал. Мама очень беспокоилась, и решила сама поехать в Рязань, взяв меня. Приехали вечером, наняли извозчика, входим в гостиничный номер и видим, что папа сидит за столом и пишет нам письмо: «Всё хорошо, чувствую себя отлично». А сам весь красный и дрожит. Мама померила ему температуру – под 40! Уложила его в постель и дала выпить хину. Папа скоро поправился.
Рязань – чудный город, весь утопает в зелени. Ока там широкая и красивая. У мамы были в Рязани дальние родственники, мы часто бывали у них. У родственников был большой сад, и в нём – большой бумажный театр с бумажными куклами. В Рязани продавали очень вкусные слоёные язычки и булочки с кремом. Я росла очень капризной. Мама купила ванильную булочку и стала резать. Я закричала: «Не хочу!», хотя всегда любила эти булочки с рязанским маслом – там на рынке продавали масло с изображением разных зверюшек. А тут я схватилась за нож и порезала себе руку до кости. Шрам остался на всю жизнь.
Как-то пошли гулять на берег Оки. Нужно было пересечь площадь. Поднялся страшный ветер, а я была худенькой и хрупкой. Ветер меня подхватил и перенёс на другую сторону площади. Из Рязани возвращались пароходом. Плыли мимо отвесных берегов из жёлтой глины, усеянных бесчисленными дырами ласточкиных гнёзд. Ласточки тревожными криками провожали пароход. Мне запомнилось место слияния Оки и Москвы-реки. В Оке вода была мутная и серая, а в Москве-реке – синяя-синяя, и ярко выделялись полосы слияния.
ТЁТЯ ВЕРА
Мама с детства не любила свою младшую сестру Веру, которая была любимицей матери. По ночам, когда у кого-нибудь из братьев и сестёр случался припадок, бабушка клала его в постель к Соне и никогда к Вере – отсюда и неприязнь мамы к сестре. Вера рано уехала из дома, жила у тётки, сестры отца [Марии Николаевны Фон-Зелих, в Петербурге].
Поехала в гости к их дальним родственникам в Рязань, познакомилась там с преподавателем реального училища Константином Павловичем Акимовичем и вышла за него замуж [см. Приложение 3]. У них родилось двое детей. В голодный год [1921] отец семейства заболел тифом и умер. Вера написала сестре отчаянное письмо, умоляла спасти её и детей.
Мама позвала их в свою семью. Отдали им гостиную. Первое время всё было хорошо. Я играла со своими двоюродными – братом Котиком и сестрой Вусей. Моей излюбленной игрой была «игра в замужество». Из сундука доставался подвенечный наряд тёти Веры, в него наряжали меня, Котик изображал жениха, а Вуська – попа. Ходили по всем комнатам и «кадили», изображая обряд венчания. Только мимо граммофона пробегали с закрытыми глазами – кто-то из взрослых сказал, что там Змей-Горыныч сидит.
Родители уходили в театр или в гости, и дома начинали «блаженствовать». Ставили самовар, доставали кульки с баранками, пряниками и леденцами. Тётя Катя, няня Татьяна Ивановна и дети усаживались вокруг стола, чаёвничали, и дети слушали рассказы няни и тёти о былом.
Приехала бабушка с младшим сыном Шурой. Однажды, когда я сидела на горшке, он подошёл ко мне и начал бить меня по голове. Случайно вошёл отец и, увидев это, потребовал убрать Шуру из своего дома. С ним уехала и бабушка.
После её отъезда Веру как подменили. Стала она брать шитьё на дом, но чаще уходила к клиентам, а детей запирала. Котика, своего любимца, кормила и холила, а Вуську оставляла голодной. Тогда мама и няня отодвигали шкаф, открывали дверь и со страхом брали Вуську к себе, чтобы накормить. Кончилось это печально. Однажды вернулась Вера раньше времени, увидела открытую дверь и дочь у сестры и избила девочку.
При первой возможности, когда мама и тётя Катя, взяв меня с собой, пошли в ванную полоскать бельё, заперла нас там. К этому времени Благих уплотнили, поселив в столовую большую рабочую семью. Кто-то из этой семьи услышал крики и стук из ванной, открыл дверь из комнаты и увидел Веру с топором в руках. К счастью, вскоре мы уехали в Оренбург.
Папа работал начальником продотдела при Наркомфине. Осенью 23-го года его вызвали к наркому финансов и предложили ехать в Оренбург [с 1920 г. это был центр Автономной Киргизской Социалистической Советской Республики в составе РСФСР]. Семью очень испугала такая перспектива. Разыскали знакомых, у которых были родственники в Оренбурге. Взяв с собой меня, отправились в гости. Там наслушались много ужасов: и о морозах, и о буранах, и о жестоких татарах, и о разбойничьих повадках местного казачества… Папа категорически отказался ехать, и ему предложили уволиться со службы. Начались истинные мытарства.
Приходит папа устраиваться на новую работу, его с радостью согласны принять, а когда он приходит оформляться, ему вежливо говорят, что обстоятельства изменились и работы нет. В семье наступило полное уныние. Начали понемногу продавать вещи. Наконец, один из начальников потихоньку шепнул папе, что по распоряжению ОГПУ папа или должен ехать в Оренбург, или его нигде не примут на работу. Выхода не было – пришлось согласиться на отъезд. Встретив с семьёй новый, 1924-й год, папа уехал в Оренбург.
Через несколько дней после его отъезда мы обедаем и слышим дущераздирающие гудки. Мы бросились к окнам, открыли форточки – это хоронили Ленина. Мама не ходила смотреть его в гробу, потому что были необыкновенные морозы. Её подруга простудилась в очереди в Дом Советов и вскоре умерла от туберкулёза. А у тёти Веры, которая тоже постояла в очереди, началось воспаление надкостницы, и она страшно кричала по ночам.
ОРЕНБУРГ
Весной мы с мамой поехали проведать отца. В Оренбурге поселились в гостинице. Обедать ходили в ресторан, что для меня было праздником. Дома я была очень капризна в еде: суп ела только с клёцками, а любила только пшённую кашу и котлеты. В ресторане же нравилось всё.
Но такое питание было накладным для семейного бюджета, и
