Он переспал даже с этой язвой Ширли Лэнгаузер.
Даже с Ширли.
Она была лучшей подругой Джеки. Это произошло в тот же день, что и в первый раз с Джеки, но с Ширли — с утра, а с Джеки — после полудня. И с Ширли — в отеле «Пьер».
За первым разом последовал второй в «Реджент Плаза».
Впрочем, он не слишком задержался.
Там проходило собрание Комитета Женщин и Дочерей Америки.
Джеки родила своего первого ребенка почти при выходе из церкви. Я знала, что она станет матерью намного раньше меня. Она была в курсе, что ее муж изменял ей с актрисами. Джеки ходила смотреть фильмы с их участием, чтобы получить о них представление. Так она посмотрела все фильмы с Джиной Тайерни. Джеки писала мне об этом и тайком отправляла письма. «Глупо, что твоя сестра ходит в кино», — говорил в Лондоне мой муж, когда мы читали почту за завтраком. Но при всем том она была беременна. Когда Джеки потеряла ребенка, то хотела развестись. Она позвонила папе, который быстро примчался в Вашингтон, чтобы забрать ее и увезти к себе (куда, мне это было не известно и, по всей вероятности, ему тоже), однако вмешался Старик и дал Джеки миллион долларов.
Она предпочла зачать другого ребенка.
Блэк Джек, сказав на прощанье «до скорого», отправился обратно с двумястами тысячами долларов; в конце концов мы обе родили сыновей, а затем дочерей, но на этот раз с разницей в год — Тини самая младшая из четверых.
Все это время я жила в Англии. Джеки не приезжала ко мне в гости. Ее муж снова проводил избирательную кампанию, а она была одним из козырей.
Старухе пришлось провести со своим сыном беседу, хотя он стал осторожнее и больше не приносил в дом спички с логотипами гостиниц, в которых каждый божий день занимался сексом.
Как и следовало ожидать, Джеки одевала своих детей точь-в-точь, как я — своих.
Ее дети.
Я отправляла ей фотографии (и какие фотографии, так как я познакомилась с Питером Бирдом[10]), и она наряжала их по образцу Влада и Тини.
Одна вещь, с которой я ничего не могла поделать и которая вначале очень сильно меня взволновала — это то, что у Джеки были чудесные отношения с моими детьми (а насколько слово «чудесный» относилось к нам, мне хорошо известно). Особенно с Тини.
У меня всегда были проблемы с Тини. Не настоящие проблемы, а проблемки.
Мне хотелось, чтобы мои дети воспитывались так, как следовало и как это делается в Европе. Я не желала, чтобы они росли, как американские дети. Я очень долго не возвращалась в Америку; во-первых, Поланд ненавидел Америку — в Нью-Йорке у него был такой же потерянный вид, как у спасательного круга, скитающегося в поисках какого-нибудь утопающего на горизонте, а во-вторых, я хотела, чтобы дети научились вести себя.
Мне хорошо известно, кем выросли дети Джеки.
Стоп. Прошу вас, не забегайте вперед.
Не об этом я хочу рассказать.
Я имею в виду то, что для своих детей я хотела не таких идеалов, как катание на дельфине.
Тини не могло усмирить ничто: ни доброта, ни назидания, ни приветливость, ни наказания.
Тини не могло усмирить ничто и никто, кроме Поланда.
И Джеки.
Когда ей должно было исполниться восемь, то на мой вопрос, что она хотела бы получить на день рождения, она ответила: «тетю Джеки».
Мы подарили ей пони.
Она назвала его Вашингтон.
Год спустя мы преподнесли ей породистого охотничьего пса. Она назвала его Белый.
Как Белый дом.
Весьма хитроумно.
Впоследствии она часто сбегала к Джеки. Во время каникул и не во время. Ее побеги выводили меня из себя.
О, и зачем я вам это рассказываю? Ей не было и десяти, когда она заявила, что отрекается от Бога, потому что он сильно промахнулся при выборе Детям Родителей. Она много думала и решила, что я была ошибкой. Она должна была быть дочерью Джеки. По ее мнению, Господь оплошал нечаянно, однако это было доказательством того, что Его не существует, раз Он допускает такие грубые промахи. Мы прогуливались по Турвилю, и я говорила с ней о ее первом причастии, — Поланд был католиком, — но она от него отказалась, спасибо.
Богу.
Она собиралась Ему обо всем написать и была уверена, что Он ответит.
Я предложила ей поговорить об этом с отцом.
Она посмотрела на меня так, словно я ошиблась стороной в церкви или что-то в этом роде.
Я понятия не имела, кто мог бы мне помочь.
Возможно, Барт.
Я села на край водопойного желоба для лошадей и заплакала. Мне кажется, что я еще никогда не была так противна Тини.
Чувство вины во всех его проявлениях захлестнуло меня. Я знала, что переживаю утрату. В глазах других я была той, кто все время теряет, однако они ошибались по поводу того, что именно я теряла.
В тот день я начала терять Тини.
Она обожала Джеки до безумия.
Знаете, любопытно, как Джеки умела заставить вас виться вокруг себя.
Джеки писала ей письма, а во время путешествий отправляла открытки и правительственные меню. У нее были свои собственные дети, которым она внушала американские ценности и которые душа в душу ладили с моими.
У Тини зубы выдаются вперед. Десять лет я сражалась, чтобы она носила пластинку. Это наше сражение не принесло ничего. Кроме счета от дантиста. Мне никогда не забыть, как в Рождество, когда она была на втором курсе, я встречала ее из колледжа. Я заехала за ней на машине — я, которая ненавидит водить. До возвращения домой мы собирались поужинать. Тини стояла в кругу сверстниц, и все девочки походили друг на друга — я никогда не представляла, что в какой-то определенный момент девочки могут быть настолько похожими. Она не сделала в мою сторону ни малейшего движения. Никак не показала, что знает меня. Не повела бровью. Она продолжала болтать с девочками или, точнее, зачитывать им письмо, — я предположила, что это было письмо. На ней был плащ от «Бербери» слишком большого размера (абсолютно эксклюзивный). Она читала письмо в этом плаще, и мне не надо было быть ни ясновидящей, ни вооружаться микроскопом, ни прыгать над ней, чтобы понять, словно меня ткнули туда носом, что я чувствую знакомый и устойчивый аромат духов, что это письмо Джеки и плащ тоже Джеки.
Какие духи? Какими духами пользовалась Джеки? О, «Арпеж». У нее был свой период «Арпеж». Его аромат был рассеянным и тонким и обволакивал только вас. Ничего общего с этими современными парфюмами, оповещающими о вашем приближении за несколько километров.
Еще бокал? Спасибо. Нет, без льда. Мне никогда не нравился лед. Кстати, у меня где-то должны быть сигареты. Я знаю, что никто больше не курит, но я всегда курила дома. В этом, черт его побери, секретере есть блок сигарет. Если вас не затруднит, принесите их.
Боже, Тини специально разыграла этот спектакль, я могла бы в этом поклясться перед Министром Юстиции Соединенных Штатов. Мы находились возле корпуса второкурсников. Все матери уводили своих чад под руку, во дворе не осталось почти никого, кроме нас, однако Тини продолжала читать письмо от Джеки до тех пор, пока не ушла ее последняя подружка, затем вложила это проклятое письмо в проклятый конверт с изображением Белого дома вверху и подняла на меня Свои Чистые Глаза: «Ох, я не знала, что ты уже здесь».
Она отвергала мою любовь вплоть до смерти своего брата, но не приняла ли она ее потом лишь из сострадания? «Ты должна понимать ее больше», — говорила Джеки. «Ты хочешь сказать, что я должна понимать ее лучше?» — «Нет, больше. Ты отказываешься идти туда, куда она хочет тебя привести». — «Но это моя задача привести ее к чему-нибудь, Джеки. Привести ее туда, где я ее жду. В этом и заключается воспитание». — «Ох, ты говоришь прямо, как Дженет».
Я никогда не произносила имени нашей матери, и Джеки тоже, кроме случаев, когда мы разговаривали о Тини. Не заставляйте меня сейчас признаваться в том, о чем я умолчала: дети ни во что не ставили своих дедушек и бабушек (кроме Влада, который любил Хаджхая, однако я полагаю, что это из-за его замка «Уолтер Скотт» в Шотландии), что до меня, так я давно перевернула эту страницу — с тех пор как обосновалась в Европе.
Дженет пугала их. Она была слишком ярко выраженной американкой.
По мере возможности мы собирали детей вместе. Например, во время каникул, а со временем — еще чаще, когда ездили в круиз на корабле Джанни, или позже — на яхте Ари. И в Турвиле — на Рождество. Дети хорошо ладили друг с другом, за исключением, пожалуй, старшего сына Джеки, которому остальные казались слишком маленькими. Разумеется, я была вынуждена вмешаться, когда Джон впервые уговорил Тини попробовать наркотики. Мы узнали об этом, потому что ей стало плохо. Я сказала Джеки, что это ее влияние, не мое — я никогда не принимала наркотики, никогда. Ненавижу уколы. Однако она ответила, что в жизни не употребляла наркотиков, и если уж говорить об Америке, то не могла бы я перестать оскорблять свою страну, потому что в Лондоне ширялись больше, чем в Центральном парке во времена Линдсея. Ох, не пишите «ширялись». Это я сегодня, как и все, употребляю это словечко. «Ширяться» не было словом из нашего лексикона. В те времена мы с Джеки говорили «принимать наркотики».
