Мысленно выразил надежду, что в КВО не заваливают работой настолько, что пациенты в итоге переселяются в здание напротив. Судя по тому, как шумела вентиляция, оно не пустовало.
Невысокий паренек в черной бархатной пижаме подметал крыльцо корпуса кожно-венерологического отделения. Боец поспешно посторонился, пропуская меня, — срок службы, видно, за плечами имел небольшой. Живые черные глаза глянули заинтересованно и по-доброму.
— Здравия желаю! — приветствовал я паренька шутливо. — А где мне искать майора Гоменского?
— Прямо по коридору, слева кабинет.
— Спасибо. — Я ценил редкую возможность быть вежливым. До сих пор чаще приходилось показывать зубы. В крайнем случае — ими скрипеть.
Пройдя предбанник, я вопреки декларированному гаймориту почувствовал какофонию запахов. Слева, из сортира, потянуло хлоркой, — видно, там недавно провели дезинфекцию. Прошел чуть дальше, справа пахнуло кашей. Настоящей, на молоке, не паршивой сечкой, какую давали в учебке. Заглянув в открытую дверь пищеблока, увидел чудо: двух женщин в коротких поварских куртейках с засученными рукавами, протирающих столы. Дальше по коридору завоняло подмоченными пеленками, как в садике. «Учебка — это детский сад…» — вспомнилось в очередной раз. Двери в палатах были хоть и застеклены, но прикрыты занавесками, поэтому я не мог пока разглядеть счастливчиков, обитающих в раю. Постучался в кабинет, потянул дверь на себя, услышал: «Да, да!»
Майора Гоменского, сидящего за столом, можно было бы назвать рыжим, окажись его волосы чуть светлее, так много было веснушек у него на носу. Среди рыжих я дураков еще не встречал, хитрецов — сколько угодно.
— Разрешите, товарищ майор? — Китель висел на соседнем стуле, поэтому я не сомневался, что нашел того, кого искал. Врач сделал жест рукой, приглашая.
— Слушаю.
— Вот. — Я протянул ему листок с абракадаброй. — Рядовой Смелков, в/ч номер… Меня к вам Мария Ивановна направила.
Он прочитал то, что было написано.
— Хм. Готов поработать? А что делать умеешь?
— Да… все.
— Все, значит, ничего? — спросил с иронией Гоменский. Я смутился.
— Хотел сказать, работы не боюсь… Постараюсь, чтобы и моей работы никто не испугался…
— Ну что же, хорошо, коли так. — Гоменский как будто именно это и хотел услышать. — Из учебки связи, говоришь? Что же это у вас там сержанты так себя не берегут?
Я только пожал плечами, мол, такие сержанты. Да, история вышла громкая, у всех на устах, — подумал.
— А ведь у нас лежал, я его помню. — Лицо начальника отделения приняло задумчивое выражение.
«Шляхов лежал в госпитале? А с чем?» — подумал я, догадавшись, что Гоменский имеет в виду не последнее пребывание Шляхова в их заведении, когда бедолага пребывал в коме.
— Пьют, что попало. Ладно! — Гоменский прихлопнул легонько ладонью какую-то бумагу на столе. — Дела найдутся… — Он посмотрел на меня пристально. — Да ты не бойся! Работой не завалим… Авинзон! — крикнул он.
— Я! — донеслось откуда-то издалека. Через пару секунд в дверь вошел тот самый метельщик в бархатной пижаме.
— Натан, переодень человека! И пусть староста Латусь зайдет ко мне.
— Хорошо, — согласился Натан. Я испугался, майор сейчас гаркнет: «Хорошо живет на свете Винни-Пух, твою мать! А солдат должен отвечать: «Есть». Но этого не произошло.
— Подожди возле каптерки, я сейчас, — сказал Натан, когда мы с ним вышли в коридор. Каптерка обнаружилась сразу у входа. Поначалу я ее не заметил, поскольку дверь была покрашена, как стена. «Значит, в госпитале тоже тырят», — решил я, отметив, что дверь металлическая. Армейская мудрость, впрочем, гласила, в армии воров нет. Есть тот, кто, мягко говоря, профукал.
— Ну-с, какой костюмчик вам подобрать, сударь? — спросил меня каптерщик Авинзон, открыв дверь в свою кладовую.
— Можно черный камзол, как у вас, сударь? — в тон ему ответил я. — Хочу быть похож на графа де Бюсси.
Авинзон, перебиравший плечики с пижамами и халатами, обернулся ко мне:
— Графиня де Монсоро? Читал. Мне, правда, больше понравился шут Шико.
— Мне тоже, — согласился я.
— Черной пижамы вашего размера не будет, сударь. Могу предложить синюю. Пойдет? — Он снял одно плечико с вешалки, демонстрируя.
— Какая разница, — махнул рукой я, принимая «товар». — Пойдет, конечно. Охмурять здесь все равно некого. Поварихи — не в счет.
— Это дело вкуса, — заявил не по годам развитый юноша, хоть ростом мал. — Но, ты не видел медсестру Люсю. Быть может, когда увидишь, еще прибежишь просить прикид пофасонистей.
— Вот как? — делано удивился я. О том, что, в общем-то, ради их медсестры сюда и прибыл, Авинзону говорить не стал.
Покинув каптерку, я столкнулся носом к носу с широкоплечим парубком моего роста, белолицым, имеющим крупный нос с чересчур узкими ноздрями-щелочками. Заговорил, — показалось, у него насморк. Ему, вероятно, закосить гайморит было бы легче, чем мне. Догадался — передо мной староста Латусь. Почему-то сразу понял, товарищами мы с ним не станем, и не только на вкус и цвет. То, что на нем пижама коричневая, а на мне синяя — ничего не значит, держался высокомерно. Словно фамилия его имела такое генеалогическое древо — на козе не подъедешь. Не будем уточнять, какой.
— Переоделись? — спросил Латусь скорее Авинзона, нежели меня. — Это хорошо.
— Да. Плохо, если в морге тебя переоденут, — согласился я. Латусь хмыкнул, покосившись на меня, и пригласил:
— Пойдем, отведу тебя в нашу, вторую, палату. В первой ссыкуны лежат, дизурики. А в третьей — десантура. Будешь себя плохо вести — подселю к нему.
Я догадался, что Десантура — это один человек, а не целая комната парашютистов. В этот момент дверь комнаты как раз отворилась, и показалась голова. Не знаю, могла ли эта голова разбить о себя бутылку, а рукой — кирпич, но лицо у нее точно было кирпичом. Голова была в халате. Из-под халата торчали волосатые ноги с крупными икрами.
— Новенький? — спросила голова.
— Новенький, — подтвердил Латусь. Голова исчезла.
— Это он и есть? — догадался я.
— Он, — подтвердил Латусь.
Не сказать, чтобы я все детство бегал по деревне в красной рубахе и на корриде, тем более, не бывал, но быки мне все равно не нравились. Особенно на двух ногах. Десантура не вызвал у меня симпатии.
Латусь открыл дверь в конце коридора, я увидел ряды двухъярусных, как у нас в учебке, кроватей, разделенных проходом, слева — окна, и в торце одно. Пол был, слава богу, крашеный, значит, натирать не требуется. Мастурбацией я бросил заниматься еще в подростковом возрасте, так толком и не начав. А были у нас во дворе настоящие энтузиасты этого дела!
Латусь подвел меня к окну в торце и, указав на нижнюю кровать, сказал:
— Твоя.
В поезде я больше любил спать на верхней полке, но здесь и нижняя койка, подумал, — ничего, поскольку я все же во второй, а не в первой палате.
Староста вернулся ко входу и прилег с книжкой на свою кровать. Проводив его взглядом, я подумал, что слово «староста» не люблю с тех пор, как посмотрел первый фильм о партизанах в годы Великой Отечественной войны. Даже то, что староста нашего класса, Лена Тихвина, была первой красавицей, не изменило положения, тем более что она довольно быстро переквалифицировалась в комсорги класса, затем — школы. Интересно было бы узнать, где она теперь, кем, главное — с кем?..
В палате, кроме Латуся, мной замечены были еще двое. Один — худосочный сифилитик, жертва собственных проводов, как я узнал позже. Оприходовал деваху, о которой до сих пор вспоминал с упоением: «Задница у нее — во! Такой станок, прикинь!» «Станок», очевидно, оказался бракованным…
Другой — кудрявый здоровяк, отдыхающий на втором ярусе в углу. Выдержав паузу для солидности, он спросил меня:
— Откуда ты, братан?
— Из учебки связи, — был мой ответ.
— Родом откуда?
— А! Из Горького.
— О! Зема почти! Я — из Мурома. Илья. Илья Муромец, короче.
— А я — вещий Олег, — пошутил я.
— Нормальная компания, — оценил Муромец. — Табачком не богат?
— Имеется. Пойдем, подымим.
Муромец живо спрыгнул с кровати:
— Уши опухли без курева.
— Знакомое состояние, — посочувствовал я. — Отоларинголог здесь не поможет.
Когда мы с Ильей проходили мимо старосты, я гостеприимно протянул ему раскрытую пачку:
— У?
— Курить вредно, — отрезал Латусь.
— Выпить у меня нечего, — извинился я.
Увидав в моих руках «Столичные», Илья обрадовался:
— О! Мне хороших еще полгода не видать, — сказал.
— Дедушка Советской армии? — спросил я с уважением.
— Да, подходит срок. Решил вот отдохнуть немного перед дембелем.
Мы вышли на улицу. Мимо дефилировала пара медсестричек — обыкновенные девушки, ничего особенного, но с голодных глаз в каждой виделась изюминка. Говорят, солдатикам подсыпают бром в еду, чтобы о девушках не думали, но у нас в учебке, видно, и на броме экономили, поэтому я вполне разделил цоканье языком Ильи Муромца. Ему, здоровяку, видимо, требовалась богатырская доза, или может, за время службы иммунитет выработался, и химия больше не брала.
