— Далее. — Митрофан Андреевич бросил на меня взгляд. — Место возгорания. Как нам удалось установить, пожар возник не в кухне, чего еще можно было бы ждать, и не в дымоходах, что тоже еще было бы хоть как-то объяснимо[26], а… в оранжерее!
— Точно!
— Представляете, господа? В оранжерее!
— Действительно странно! — Инихов.
— Но и это еще не все!
— Как!
— А вот так! Самое, пожалуй, поразительное заключалось в том, что вызов поступил не из дома Грулье, а совсем из другого места: из кладовой инструментальной лавки на Андреевском рынке, причем — уж не знаю, как Сушкин это выяснил — лавка была обворована!
— Обворована! — Инихов.
Я же пожал плечами:
— Да, обворована. Выяснил же я это просто. Едва я заприметил одни на другие накладывавшиеся странности, как «а» — отправился на телефонную станцию и побеседовал с той барышней, которая осуществила соединение абонента с пожарной частью… исходил я из того, господа, что такое соединение не сразу позабудешь… и «б» — узнав, что вызов поступил из лавки Кирилова…
— Кирилова?!
— Александра Ивановича, арендатора лавки.
Инихов улыбнулся:
— Вот так совпадение!
Я тоже улыбнулся, но скептически:
— Нет, не совпадение.
— Да что вы? — Инихов вытянулся вперед. — Не совпадение?
— Ни в коем случае. Это — глупый розыгрыш.
— Ах, вот как!
— Да.
— Что же: поджигатель… ведь, полагаю, речь идет о поджоге?
Мы с Митрофаном Андреевичем одновременно кивнули.
— Значит, поджигатель нарочно выбрал кладовую торговца с фамилией нашего уважаемого брант-майора?
— Именно.
— Но почему вы так решили?
— А вот почему… — я помассировал лоб и поправил прическу. — Придя в лавку, я застал в ней как самого Александра Ивановича, так и владельца помещения, Кёнига: Леопольд Леопольдович…
— Минутку! — Можайский. — Не тот ли это Леопольд Леопольдович, который однажды приходил ко мне с жалобой на… Лысоватый, плотный, нос картошкой?
Я подтвердил:
— Он самый.
Можайский склонил голову к плечу:
— Чудны дела Твои, Господи!
— А что такое?
— Этот Кёниг однажды получил престранное письмо. В нем некто, кого нам так и не удалось установить…
Я подхватил, перебивая:
— …писал о том, что в высшей степени неприлично сдавать в аренду рыночное помещение торговцу с фамилией Кирилов!
Можайский:
— Вот именно! Но ты-то как…
— Так я же и рассказываю!
Можайский жестом показал, что слушает. Все остальные тоже сгрудились вокруг меня.
— Значит, помимо Александра Ивановича, арендатора, застал я в лавке и ее владельца — Леопольда Леопольдовича. Леопольд Леопольдович, что называется, рвал и метал и поначалу вообще намеревался вытолкать меня взашей, едва услышав, что я — репортер. Но стоило мне представиться и объясниться, как он не просто даже гнев сменил на милость, а буквально втащил меня в помещение и засыпал информацией. Прежде всего, он показал мне — Александр Иванович следовал за нами этакой безмолвной тенью — развороченные и в хаосе валявшиеся товары: различный инструмент, скобяные принадлежности и прочее, чем вообще велась торговля в этой лавке.
«Вы видите! Вы видите!» — причитал он. — «Видите, в каком всё состоянии!»
— Но вам-то что за печаль? — поинтересовался я. — Вы же не владелец товара?
«Здесь и мой товар тоже!»
— А!
«Да, милостивый государь! И мой тоже!»
— Что-нибудь пропало?
«Да!»
— Что же?
Леопольд Леопольдович начал перечислять:
«Алмазные резаки…»
Я насторожился.
«…потайной фонарь…»
— Электрический?
«Нет: керосиновый!»
Я вздрогнул.
«…рычаг для взлома вышедших из строя замков…»
— Фомка?
Леопольд Леопольдович поморщился:
«Рычаг», — отрезал он.
— Что-то еще?
«Большой моток просмоленной бечевы…»
Картина стала совершенно ясной.
«…и пачка парафиновых свечей с борными фитилями[27]».
На фоне всего остального свечи были уже излишеством, но, видимо, обворовавший лавку человек отличался маниакальной предусмотрительностью. Непонятным мне оставалось одно: зачем вообще он сообщил о возгорании и почему это сделал из лавки. Отчасти — и сам того не подозревая — меня тут же просветил Леопольд Леопольдович:
«А еще вот это! Это! Какова наглость!» — воскликнул он, протягивая мне скомканный лист писчей бумаги.
Я принял лист и, расправив его, прочитал отпечатанный на ремингтоне[28] текст:
Непилично сдавть в аренду помещение человеку с фамилией Кирилов.
Именно так — с пропуском буквы «эр», что говорило о поспешности печати и о том, что человек, отпечатавший текст либо и не заметил пропуск вовсе, либо, заметив, не стал о том печалиться.
Сама пишущая машинка нашлась здесь же, в лавке: я лично сравнил шрифты и пришел к выводу, что печатали на ней.
— Кирилов, — протянул я и обернулся к Александру Ивановичу. — Ваша фамилия — «Кирилов»?
«Да», — подтвердил он.
— Именно так — с одной буквой «эль»?
«Да».
— Почему?
«Откуда мне знать?»
— Гм…
«Что такого особенного вы в этом нашли?» — спросил Леопольд Леопольдович, ничего не понимая.
— Ну, как же, — пояснил я, — ведь это — фамилия брант-майора, Митрофана Андреевича!
Леопольд Леопольдович онемел.
— Да, — продолжил я разоблачения, — а если учесть и то, что из лавки сообщили о возгорании…
«Каком еще возгорании?» — вскричал тогда Леопольд Леопольдович и мертвецки побледнел.
— В доме Грулье. Вы еще ничего не слышали?
«Нет».
— Дом Грулье полыхает. Прямо сейчас. А вызвали команду отсюда.
Леопольд Леопольдович схватился за голову:
«Не может быть!»
— Еще как может!
«Катастрофа!»
— Не думаю.
«Я пропал!»
— Да нет же!
«Всё кончено!»
— Успокойтесь! — Я взял Леопольда Леопольдовича под руку и вывел на свежий воздух. — Налицо — заговор и злая шутка. Но не против вас и не над вами. Я даже догадываюсь, кто этот наш остроумец…
«Кто?»
— Вот что, — сказал, не отвечая, я. — Ступайте-ка вы с этой бумажкой к Можайскому…
«Приставу?»
— К нему… и расскажите всё, как есть.
— Так это ты направил его ко мне!
Можайский смотрел на меня своим страшным улыбающимся взглядом, и в кои-то веки я немного смутился:
— Ну…
— А почему не сам пришел?
Я отвел собственный взгляд и помялся:
— Работы много было и вообще…
— Ну, ты и жук!
Чулицкий, Инихов и Кирилов одновременно хихикнули.
— Не смейтесь, господа! — Можайский продолжал смотреть на меня с леденившей кровь улыбкой в глазах. — Я с ног тогда сбился, чтобы понять, что к чему. А разгадка — вот она, всегда под носом была!
— Так Кёниг, — Чулицкий, — о пожаре тебе не рассказал?
— Рассказать-то рассказал, да что толку!
Все снова — взглядами — сошлись на мне:
— Ну, — Кирилов, — так кем же был мой тайный обожатель?
Мое смущение прошло. Ответил я просто, но гордо:
— Грулье, разумеется. Кто же еще?
— Грулье!
— Конечно. Именно он и лавку обворовал, и записку напечатал, и поджог в собственном доме устроил. Потому-то он и пожарных из лавки вызвал: не мог он сделать это от себя.
— Но почему?
— Да где же вы видели рыщущего по дому в семь утра богатого обывателя? Уж слишком много к нему возникло бы вопросов!
— Но зачем тогда, — не сдавался Кирилов, — он вообще вызвал команду? Зачем устроил поджог? Зачем записку эту нелепую оставил? И зачем в лавку забрался, а не купил потребное для своего злодейства?
Я усмехнулся:
— Из наведенных справок мне стало известно вот что. Во-первых, Грулье изрядно промотался. В последние перед пожаром месяцы у него начались серьезные финансовые затруднения. Вплоть до того, что ему угрожали конфискацией дома…
— Так прозаично?
— Так ведь всё обычно очень прозаично…
Я тоже усмехнулся, поняв, что заговорил стихами.
— Хорошо: с поджогом понятно — страховка…
— Разумеется.
— Но всё остальное?
— И с остальным всё так же просто. Из тех же источников я узнал, во-вторых, и то, что этот жулик, как ни странно, был без ума от своей жены…
— Мадам Кожезухиной?
— О других его женах, — буркнул я, — мне ничего не известно!
— Извините, Сушкин! Ну?
— Так вот. Будучи без ума от своей жены, он никак не мог подвергнуть совсем уж неумеренному риску ни ее, ни… ее собачек!
Усы Кирилова вздыбились:
— Да вы с ума сошли!
Митрофан Андреевич даже отшатнулся от меня, решив, что я над ним издевался, но я успел схватить его за рукав и поспешил заверить:
— Кроме шуток, Митрофан Андреевич!
