«Да-да, Митрофан Андреевич: так и Вася сказал! Уж мы и по фабрикам ему предлагали походить, но он, пару дней по проходным помыкавшись, еще тверже решил в пожарные… Ну, не странно ли это?»
— Что именно? — спросил я.
«Почему деревенщину всякую на фабрики берут, а солдатами брезгуют?»
— Не брезгуют, Анастасия Маркеловна, — пояснил я, — опасаются. Да и невыгодно их нанимать.
«Почему же невыгодно?»
— Как вам сказать…
«Так и скажите».
— Организованные они. И к обществу привычные. Для них авторитет — хороший офицер. А мастера они и в грош не ставят. Кто такой для них этот мастер? Не лучше, чем они сами, а то и похуже: они-то всякого повидали, а что видел мастер кроме своих станков? В общем, Анастасия Маркеловна, ни драть с отставных три шкуры не получится, ни к порядку призвать в случае чего. Напротив даже: вот именно, что в случае чего они еще и отпор дадут, и революцию местного масштаба сделают!
Анастасия, не возражая, вздохнула:
«Получается, служить за Отечество — пожалуйста. Работать в Отечестве — нельзя!»
— Получается, так.
«Несправедливо!»
— Что поделать?
«Пенсию платить!»
Теперь уже я вздохнул:
— По инвалидности — извольте. По старости и непригодности к работам — тоже. А крепким и здоровым пенсии никогда на Руси не платили!
«И напрасно!»
— Возможно. Но мы, сударыня, отвлеклись.
Я попросил Анастасию вернуться к сути, что она тут же и сделала:
«Да, конечно, Митрофан Андреевич: простите… Итак, всего-то что пару дней и помыкавшись по заводским проходным, Василий пошел наниматься в пожарные. Почему в пожарные? Почему не в полицию хотя бы? Мы не знали. Он же на все наши вопросы только смеялся: призвание, мол, у него такое — пожары тушить. А в полиции якобы служат не наигравшиеся в фельдфебелей фельдфебели и те, кто мечтал о широкой лычке[22], да так ее и не выслужил!»
— Доля истины в этом есть…
Митрофан Андреевич брякнул это, нимало не задумавшись. Я покосился на Можайского, но его сиятельство остался невозмутим. Посмотрел на Чулицкого с Иниховым, но они ничуть не взволновались. Гесс же, Любимов и Монтинин вообще, казалось, пропустили обидное замечание Митрофана Андреевича мимо ушей.
— … да и нельзя понять, что лучше: нож под ребро получить или сгореть на пожаре… ах! Что я такое говорю!
Я, — Митрофан Андреевич, — смутился: это же надо — брякнуть такое сестре человека, который именно что сгорел на пожаре, погиб в огне, умирал долго и особенно страшно и мучительно! Пусть даже и был он, как выяснилось, человеком нечистоплотным, но разве это причина — настолько забыться?
Впрочем, Анастасия Маркеловна в ужас от моей бестактности не пришла:
«Вы удивитесь, — только и сказала она, — но Вася — слово в слово! — заявил нам то же».
— Все равно: извините…
«Да что уж там… хотя, признаюсь, когда мы тело увидели, да еще и отчет потом прочитали… этого, как бишь его! — репортера…»
— Сушкина?
«Сушкина, верно!»
Я ощутил, что бледнею. Митрофан Андреевич заметил это и махнул рукой:
— Не бледнейте, Сушкин: работа у вас такая. У каждого из нас свои недостатки!
Я поморщился: это уже явно было лишним.
Митрофан Андреевич, оценив мою реакцию, усмехнулся:
— Да бросьте, Никита Аристархович! Сами ведь знаете: слог у вас… леденящий!
— Ну…
— Да-да: леденящий, не спорьте. Я сам иногда, почитывая ваши репортажи, мурашками покрываюсь! Что уж говорить о женщинах!
Я решил не вдаваться в дискуссии. Митрофан Андреевич, поняв это, снова усмехнулся и продолжил:
— Призналась Анастасия, что совсем и ей, и ее сестре плохо стало, когда они отчет о том пожаре прочитали.
«Ужасно было! Такие подробности, сердце разрывалось!»
— Успокойтесь, Анастасия Маркеловна. Смею вас заверить, репортер этот, Сушкин, и об ударе ножом написал бы не менее кошмарно. Удивительно, как его репортажи цензуру проходят. Мне говорили… а впрочем, неважно, что мне говорили. Не принимайте к сердцу. Давайте вообще позабудем такие подробности: для дела они не существенны. Просто расскажите, что вообще происходило с вашим братом.
Анастасия согласилась:
«Да, конечно, — сказала она, — теперь-то уже такие подробности неважны… А брат… что — брат? Пошел он устраиваться, да в тот же день, как пошел, и принят был на службу! Еще через день он уже в форме ходил, а через два — переселился в казарму, оставив нас с сестрой… нет, не в этой квартире: в другой, — пояснила Анастасия, подметив, что я невольно окинул взглядом гостиную. — Мы тогда даже не квартиру, а комнаты снимали. И не здесь, а Петровской стороне…»
Я в некотором замешательстве посмотрел на Анастасию, но она и на это поспешила с объяснением:
«Простите: по привычке «Петровская» говорю. Уж и не знаю, откуда она взялась, привычка эта… а вообще, конечно, на Петербургской[23]. В самом ее отдалении, на Песочной[24], комнаты снимали».
— Понятно.
«В эту квартиру, — продолжила она, — мы переселились позже. Когда у брата с деньгами попроще стало…»
— Значит, попроще?
«Вот именно». — Анастасия нахмурилась. — «И это стало первой странностью из тех, какие я подметила за братом. Вот вы, Митрофан Андреевич…»
Она, как давеча, зло прищурилась, словно и не было между нами достигнутого понимания:
«…не верите в то, что у нижнего чина пожарной команды может с деньгами попроще стать, правда?»
Я ответил, осторожно подбирая слова:
— Как вам сказать… существуют разные обстоятельства. Если говорить о жаловании, то оно, конечно, невелико и вряд ли может стать источником благополучия. Во всяком случае, — я вновь невольно окинул взглядом пусть и маленькую, но уютную гостиную, — оплачивать из жалования нижнего чина эту или подобную квартиру не получится. Однако…
Я запнулся.
«Что — однако?»
— Однако есть наградные, и вот их количество может простираться до некоторых… гм… вполне приличных сумм. Я так скажу: приличных настолько, чтобы что-то уже себе позволить.
«Но не эту квартиру?»
— Гм… А сколько вы за нее платите, простите за нескромный вопрос?
Анастасия назвала сумму.
Эта сумма была сравнительно невелика — сравнительно с моим, например, должностным окладом или с вашими окладами, господа… — полупоклон в сторону Можайского, Чулицкого и Инихова. — Даже, пожалуй, и вы, поручик, и вы штабс-ротмистр, смогли бы ее осилить. И вы, разумеется, Вадим Арнольдович…
Гесс пожал плечами: он проживал в собственном, доставшемся ему от родителей доме, и вопросы квартирных аренд не занимали его совершенно.
— …но, — подвел итог Митрофан Андреевич, — для нижнего чина даже с обычными по службе наградными и такая сумма выглядела великоватой. Анастасия настаивала на точном ответе, и я был вынужден признать ее правоту: нет, не мог ее брат, будь он человеком честным, оплачивать такое жилище и — в придачу — содержать двух, не имевших никаких иных средств к существованию, сестер.
«Вот видите, — воскликнула тогда, продолжая щуриться, Анастасия Маркеловна, — я была права! Откуда у брата появились деньги, коль скоро правительство ни в грош не ставит его работу?»
Я пропустил мимо ушей ее колкое замечание о правительстве и вместо того поинтересовался:
— Хорошо: а сам-то он что говорил по этому поводу? Ведь вы наверняка задавали ему вопросы!
Анастасия кивнула:
«Задавали. Конечно, задавали: как же без этого? Перемена была разительной! Перебраться из плохоньких комнат в эту квартиру дорогого стоило… в самом прямом смысле — дорогого».
— Что же он отвечал?
«Ничего».
— Простите, Анастасия Маркеловна, но этого просто не может быть!
Я с недоверием покачал головой, всем своим видом выражая сожаление в том, что мы по-прежнему не находили общий язык. Однако Анастасия возразила:
«Вы неправильно меня поняли, Митрофан Андреевич. Говорить-то он говорил, но то, что он говорил, невозможно было принять ни разумом, ни на веру!»
— Поясните.
«Сначала — когда он только огорошил нас известием о том, что мы переезжаем — Вася сослался на щедрую премию, выписанную всем чинам непосредственно Градоначальством за участие в беспримерном, как он выразился, тушении пожара на пристанях, едва не ставшем причиной гибели множества судов, буяна и целого квартала фабричных и жилых домов…»
Я попытался вспомнить что-то подобное, но навскидку в голову мне ничего не пришло. В любом случае, «щедрая премия» от Градоначальства звучало и впрямь настолько неправдоподобно, что я только крякнул и не преминул это заметить:
— В такое действительно поверить… сложно.
Анастасия злорадно усмехнулась:
«Уж кому, как не вам, об этом лучше других известно!»
