определяется как мотивирующая к действию сила вообще, а произвольность – уровень рефлективности [84]. “Воля” и “произвольность” сейчас представляются патетическими словами с преимущественно сакрально–духовным значением – подобные семантические преобразования объясняются культурно–историческим смещением висцеральных побуждений и ассоциированных с ними
звуков [12, 53, 85]. Для житейского понимания мироустройства ограничения не могут быть наложены “официально” / “общепринято” [24], и в науке необходимо придерживаться строгости в умозаключениях и процессах их вывода; поэтому важно отталкиваться от сущностных пониманий, а не их явлений. И. Кант замечал, что каждая сущность предстает в мире в форме явлений, но само по себе явление не является сущностью и предъявляет лишь ее часть, при том не всегда “чистую часть”. На данном этапе отметим, что непродуктивно сводить личность к воле и произвольности.
«…Механизм волевого движения, – подчеркивал И. П. Павлов, – есть условный ассоциативный процесс, подчиняющийся всем… законам высшей нервной деятельности» [Цит. по 18, с. 387].
Мышление происходит по сенсорно–моторному пути / виду: от внешнего влияния возникает ответ [12, 86, 87]. Принципиальное свойство нейронной системы – давать ответ на стимул. Мышление проявляется в том, что нейронная система аккумулирует операции (память) и за счет рекурсивности [75] способно интериоризированно (благодаря устойчивым следам памяти) “работать” с объектами в соответствии с логикой (следами памяти) реального (физического) действия. Для нейронной сети не принципиальна природа стимула, ее задача – обработать входящий сигнал: он может быть доставлен за счет как непосредственного воздействия физического объекта, так и пролонгирования ранее поступившего сигнала (особенную роль здесь играет речь, вызывающая “образы объектов” и вычлененные “закономерности”). Ответ на сигнал будет дан исключительно в соответствии с имеющейся памятью [68] (ср. методика «Название 60 слов» [17]). В педагогике сенсорно–моторное понимание мышления выражено в системно–деятельностном подходе [88] – марксистко–ленинском для психологии.
«Учение И. П. Павлова до конца раскрывает, что мышление протекает всегда по принципу общения. Ни Сеченов, ни Павлов никогда не говорили о “внутренней речи”. Деление речи на “внешнюю” и “внутреннюю” глубоко чуждо и враждебно их позициям. Всякая условно–рефлекторная деятельность есть деятельность материальная. Говорит ли человек вслух или про себя, дело от этого не меняется. Когда человек думает про себя, то не происходит никакого перенесения языка или речи из объективного, материального мира внутрь субъекта, так же как при высказывания вслух не происходит никакого “вынесения наружу”, из субъекта в материальный мир и во “внешний язык” какой–то особой “внутренней речи”. Условно–рефлекторная речевая или разговорная деятельность есть единый материальный процесс, хотя и осуществляемый в разных формах, в том числе и в той, которая обеспечивает “мышление про себя”» [18, с. 330].
Современные исследования убедительно демонстрируют, что всякое “мнимое движение” осуществляется так же, как и фактическое, за исключением дополнительных тормозных явлений (по отношению к зонам импульсного отправления для “мышечной активации”) – реализация мнимого и действительного акта идентична [89].
«Зрительные образы левого полушария благодаря своей краткости удобны для оперирования ими в мышлении. Высокий уровень абстрактности этих образов облегчает переход к абстракциям ещё более высокого уровня – к формированию понятий и обозначающих их слов… Зрительные образы правого полушария, сохраняющие сведения о структуре видимого объекта и о всех его частных особенностях, информационно богаче, чем левополушарные образы. Поэтому правое полушарие доминирует во всех задачах, где требуется мысленное оперирование с наглядным материалом» [90, с. 339].
Уверенность / чувство контроля (над ситуацией) обеспечивается фактом знания – вне зависимости от его качества: полное или частичное, верное или ложное и т.д. [91]. – Это не выбор или установка как психологическое образование [92], не трусость или храбрость как свойство нервной системы [78]; а степень возбуждения головного мозга вообще как ответ на поступившую информацию: вне “информации” мозг “не функционирует”. Притом качество выделяемого и получаемого индивидом знания зависит от культурных факторов [80].
За проявления социально–приемлемого поведения ответственна орбитофронтальная кора (лобные доли), нарушения которой достаточно раскрыты в клинической практике [93]. Известные случаи повреждения орбитофронтальной коры и сопутствующие поведенческие изменения описываются нейробиологами в рамках трансформации адаптационной способности головного мозга [94], психологами – изменениями личности.
Современные исследователи предлагают рассматривать личность как содержание памяти индивида: «Личность может быть понята как сочетание “суммы” событий биографии с фрагментами определенной культуры» [95, с. 22], аналогичные положения внедрены в практическую деятельность клинической психологии (личность “теряется” или отсутствует при нарушениях памяти) [96]. Не находят адекватной логической связи те факты, что психология признает индивидуальный жизненный путь за каждым человеком и в то же время в рамках психологии личности [психология] ориентирована на разработку универсальных / средних путей развития личности (при замечаниях психологов: «все индивидуально» или «необходимо рассматривать контекст»).
«Нельзя научно объяснить сознательной деятельности человека, ее происхождения и способов ее существования, оставаясь внутри человеческого “духа” или внутри человеческого мозга.
Ни идеалистическая философия, ни механистическое естествознание не могут научно подойти к происхождению сознательной деятельности человека и ее высших форм: сложного, категориального восприятия, произвольного внимания, активного запоминания, отвлеченного мышления и сознательного произвольного действия.
Для того, чтобы научно объяснить эти явления, нужно выйти за пределы субъективного переживания человека, его организма; нужно выйти за пределы индивида и попытаться найти их происхождение в тех формах общественной жизни, в которых формируется активная деятельность человека; нужно внимательно рассмотреть те новые формы психической деятельности, которые возникают в процессе этой общественной жизни и подвергнуть внимательному анализу те “функциональные образования”, которые создают собственные формы жизни в работе мозга» [97, с. 14]
Изменение установок / коррекция поведенческих паттернов зависит от стойкости ранее сформированных энграмм (следов памяти) и интенсивности–длительности влияния нового стимула [98], что согласуется с представлении ученых–эволюционистов о развитии нервной системы и принципах эволюционного отбора [11, 12]. Предрасположенность к гибкости / жесткости в изменении поведенческих установок зависит от генотипических факторов – о житейской “произвольности” и “свободе выбора”, житейски ассоциирующихся с личностными проявлениями, в рамках научного дискуса заявлять не уместно.
Интуитивные решения представляют работу “бессознательных процессов” – обработки архитектоническими полями неокортекса поступившей информации [69, 99]: интуитивные решения “внезапны” в том смысле, что внимание (сознание) не может быть направлено на подкорковые процессы в силу биофизических причин [100]. “Интуитивное понимание” успешно было бы объяснять как “необходимость в дополнительных сведениях (“знаниях”) для вывода решения” [психологическое объяснение] или “недостаточность возбуждения нервной системы (дезактивность требуемых сетей–“знаний”) в силу дефицита «информации»” [психофизиологическое объяснение]; связь с “личностью” не прослеживается.
Большой объем данных имеется относительно ассоциативных связей неокортекса [101], корковых представительств известных мыслительных операций [102], морфофункциональной структуры каждого архитектонического поля [103]; при учете которых [данных] не находится объяснения “личности” как феномену житейского и / или психологического представления. Известно, что нервная
