Продолжая сидеть у него на коленях, Тедди вдруг стремительно выпрямилась, и на лице ее отразилось крайнее возмущение. Брови у нее нахмурились, а ловкие ее пальцы замелькали прямо перед его лицом. Она быстро шевелила пальцами, передавая слова.
– Мои глаза!
– Так ведь...
– Значит, ты заметил их! Как и все остальное, правда? Ты...
– Послушай, на что ты намекаешь?
– Сейчас же заткнись и убирайся прочь!
Она попыталась соскользнуть с его колен, но руки его уже успели забраться под шелковую ткань халата, и несмотря на все ее усилия, сжимали ее все крепче и крепче. Наконец, она прекратила борьбу и замерла в его объятиях. Руки его нежно скользили по ее животу, бедрам, груди. При этом он говорил ей самые ласковые слова, а она слушала, их, касаясь его губ своими чуткими пальцами.
– Я понимаю, – почти беззвучно шептал он. – Иногда ты чувствуешь себя как утомленная жизнью пожилая дама. Ты ходишь по этому дому в заношенном домашнем платье и целый день вытираешь носы ребятишкам, а сама все время думаешь о том, когда же это твои геройский муженек, расследующий очередное приключение, соизволит вернуться домой. И иногда тебя охватывает тоска по тому, как это было когда-то, когда мы еще с тобой не поженились, Тедди; когда каждый раз был как первый и последний, когда мы жадно сливались воедино, а глаза мои каждый раз при виде тебя лезли на лоб от восхищения; и все было именно так, как это и должно быть в молодости, когда мы сами были этой молодостью, светились ею, счастливые и юные.
Она с изумлением вглядывалась в своего мужа, потому что часто он казался просто бесчувственным бревном или неотесанным мужиком, который пересказывает сальные шуточки, имеющие успех в дежурке детективов, и который, кажется, насквозь пропитан царящей в участке атмосферой. Временами она чувствовала себя абсолютно одинокой в этом своем безмолвном мире, столь одинокой, что не могла ждать утешения даже от человека, который уже давно был единственным светлым пятном в ее жизни. Но ведь бывало и так, что совершенно неожиданно он снова превращался в прежнего Стива, чуткого и внимательного, в человека, который прекрасно разбирается в тончайших оттенках ее чувств, более того, который разделяет эти чувства и умеет говорить о них, пока...
– И тебе, милая, захотелось вернуть это прошлое, то безумие молодости, которое целиком наполняло нас, захотелось снова стать юной и беззаботной. Но ведь ты прекрасно понимаешь, что мы уже не столь юны, Тедди. И именно поэтому ты принарядилась для этого вечера. Наша Фанни сегодня выходная, поэтому ты постаралась пораньше уложить ребят в постель, потом выбрала самую коротенькую комбинацию – я отлично разглядел ее, когда ветер распахнул полы халата, – надела этот роскошный шелковый халат и туфли на высоком каблуке, соблазнительно подвела глаза, а губы специально оставила ненакрашенными. Тедди, Тедди, милая, я люблю тебя какая ты есть, я любил бы тебя даже в мешке из-под картошки! Я люблю тебя, когда ты копаешься в огороде, и любил тебя, когда ты только родила ребятишек, и потом, когда возилась с ними, вся пропахнув молоком и пеленками; люблю, когда ты принимаешь ванну, когда плачешь и когда смеешься. Милая, милая, я просто люблю тебя, и с каждым днем все сильнее и сильнее. Черт побери, неужто ты думаешь, что я мог не оценить всех твоих уловок: этих туфель на высоком каблуке, халата и прочего, если, честно говоря, именно об этом я и мечтал весь этот день. Убери-ка теперь пальцы от моих губ, я хочу поцеловать тебя!
Глава 5
В эту пятницу, 10-го апреля, дежурка была буквально набита битком. Иногда бывает и такое. А бывает и так, что дежурному, вынужденному сидеть у телефона, просто и словечком не с кем перекинуться, когда все детективы разбегутся по городу: то ли предупреждая преступления, то ли собирая взятки, то ли делая еще что-нибудь в этом роде. Но в пятницу, 10-го апреля, дежурная комната детективов была, пожалуй, самым оживленным местом на Гровер-авеню. Детективы, патрульные полицейские, лейтенант, посыльные и просто граждане, пришедшие с жалобами, все будто сговорились встретиться этим утром в дежурке. Телефон звонил непрерывно, пишущие машинки захлебывались пулеметной дробью, а само помещение производило впечатление пусть и небольшого, но работающего в лихорадочной спешке концерна.
За столом, распложенным возле затянутого металлической сеткой окна, Мейер Мейер разговаривал по телефону с Дэйвом Мерчисоном, сержантом, дежурившим в приемной участка.
– Да, Дэйв, совершенно верно, – говорил он. – Фирма называется “Бумажные изделия Сандхерста. Новый Бедфорд, Массачусетс”. А откуда мне, черт побери, знать, где этот Новый Бедфорд? Наверно, где-то рядом со Старым и Средним Бедфордом. Обычно они все бывают где-то рядом, так ведь? – он сделал паузу, слушая, что ему говорит Дэйв. – Ну вот и прекрасно. Постарайся дозвониться до них, а потом соедини со мной. – Он повесил трубку и тут только обнаружил, что прямо перед его столом стоит Энди Паркер.
– Кроме Нового, Старого и Среднего Бедфорда могут быть еще Восточный и Западный Бедфорды, – сказал Паркер.
– Ты забыл о Центральном Бедфорде, – не преминул добавить Клинг.
– Послушайте, ребята, неужто вам больше нечего делать, как только торчать здесь и разыгрывать из себя клоунов? – поинтересовался Мейер. – Вы бы хоть делали вид, что чем-то заняты. Представляете, что будет, если сюда вдруг войдет шеф детективной службы города?
– Он не может сюда прийти, – успокоил его Паркер. – Он сейчас в центре города и занят проведением своей “переклички”. Зачем такому важному типу соваться в эту грязную дыру? Там, в центре, он стоит себе с микрофоном в руке, и все детективы вынуждены смеяться его идиотским шуткам, хотя они слышат их каждое утро.
– Не каждое, а исключая пятницы, субботы и воскресенья, – сказал Клинг. – А сегодня у нас как раз пятница.
– Вот видите, – сказал Мейер. – Так значит, он все-таки может сюда войти и убедиться, что вы здесь только тем и заняты, что ковыряете в носу.
– Если говорить по правде, – сказал Паркер, – то я зашел только узнать, нет ли для меня каких-нибудь поручений. Ты, конечно, и не заметил, что я сегодня нарядился специально для тайного внедрения и... – он отвернул манжет и посмотрел на часы, – и ровно через сорок пять минут должен покинуть вас, джентльмены, и занять боевой пост в кафе-кондитерской.
– И что же ты там...
– Так что нечего проезжаться насчет того, работаю я сейчас или нет. Я должен прибыть туда в половине одиннадцатого, и кончим этот разговор.
– Ясненько, но скажи все-таки, в кого это ты переоделся и кого намерен изображать в этом кафе? – спросил Мейер.
Следует сказать, что вопрос этот был задан не зря. Дело в том, что Энди Паркер, может, и приложил немало усилий, переодеваясь специально для отведенной ему роли, но выглядел он в результате точно так же, как и обычно. А обычно он выглядел неряхой. Есть такая категория людей, которые, во что ты их не наряди, выглядят неряхами. И ничего тут с ними поделать невозможно. Свойство это проявляется, как правило, еще в раннем детстве. Попробуйте принарядить такого бедолагу, скажем, ко дню рождения – через пять минут у него будет такой вид, будто его вынули из-под уличного катка. И дело даже не в том, что он обязательно упадет в лужу или непременно вляпается в какую-нибудь дрянь. Ничего подобного, просто будет так выглядеть при любых обстоятельствах только потому, что неряшество у него в крови. И пустое дело корить его за это или пытаться исправить. Тут что ни делай, а неряха всегда останется неряхой.
Что же касается Энди Паркера, то он был чистокровным неряхой. Ровно через пять минут после бритья он умудрялся выглядеть небритым. Через десять минут после того, как в очередной раз он заправит рубашку в брюки, у него уже обязательно торчит сбоку или сзади какой-нибудь хвост. Через пятнадцать минут после чистки ботинок они выглядят так, будто в жизни не видели щетки. Да что там говорить, просто так уж был устроен этот человек. Но значило ли это, что такой парень обязательно окажется плохим полицейским? Отнюдь. Хоть Паркер и был плохим полицейским, внешность тут была ни при чем. Просто он был одновременно и неряхой, и плохим полицейским – без всякой взаимосвязи между этими двумя обстоятельствами.
Как бы то ни было, лейтенант Бернс решил внедрить Энди Паркера в число посетителей кафе-кондитерской, что на Одиннадцатой Северной улице, с тем, чтобы тот постарался вынюхать там толкача, который, по предположениям полиции, занимался сбытом наркотиков. Едва ли стоит здесь пояснять, что Энди Паркер должен был принять для этого личину наркомана. В наш просвещенный и богатый средствами коммуникации век едва ли стоит объяснять и то, что наркоман – это совсем не тот человек, который скупает или перепродает, скажем, металлолом. Он интересуется больше всего и прежде всего наркотиками и старается купить именно их. Энди Паркер за время работы в полиции миллион раз сталкивался с наркоманами и отлично знал, как они выглядят. Однако, если бы неискушенный в этих делах человек решил составить себе представление о том, как выглядит наркоман лишь на основании “костюма” Паркера, то он пришел бы к выводу, что наркоман выглядит внешне примерно так, как Энди Паркер. Что же касается Мейера Мейера, который с любопытством разглядывал сейчас Энди Паркера, то он заключил, что Энди больше всего похож на самого себя, или, иными словами, просто на неряху.
