Оливы
Марине Т.
Дорога ведет под обрыв,Где стала трава на колениИ призраки диких олив,На камни рога положив,Застыли, как стадо оленей.Мне странно, что я еще живСредь стольких могил и видений.
Я сторож вечерних часовИ серой листвы надо мною.Осеннее небо мой кров.Не помню я собственных сновИ слез твоих поздних не стою.Давно у меня за спиноюЗадвинут железный засов.
А где-то судьба моя прячетКлючи у степного костра,И спутник ее до утраВ багровой рубахе маячит.Ключи она прячет и плачетО том, что ей песня сестраИ в путь собираться пора.
Седые оливы, рога мнеКладите на плечи теперь,Кладите рога, как на камни:Святой колыбелю была мнеЗемля похорон и потерь.
1958
Эвридика
У человека телоОдно, как одиночка,Душе осточертелаСплошная оболочкаС ушами и глазамиВеличиной в пятакИ кожей — шрам на шраме,Надетой на костяк.
Летит сквозь роговицуВ небесную криницу,На ледяную спицу,На птичью колесницуИ слышит сквозь решеткуЖивой тюрьмы своейЛесов и нив трещотку,Трубу семи морей.
Душе грешно без тела,Как телу без сорочки, —Ни помысла, ни дела,Ни замысла, ни строчки.Загадка без разгадки:Кто возвратится вспять,Сплясав на той площадке,Где некому плясать?
И снится мне другаяДуша, в другой одежде:Горит, перебегаяОт робости к надежде,Огнем, как спирт, без тениУходит по земле,На память гроздь сирениОставив на столе.
Дитя, беги, не сетуйНад Эвридикой беднойИ палочкой по светуГони свой обруч медный,Пока хоть в четверть слухаВ ответ на каждый шагИ весело и сухоЗемля шумит в ушах.
1961
Рифма
Не высоко я ставлю силу эту:И зяблики поют. Но почемуС рифмовником бродить по белу светуНаперекор стихиям и умуТак хочется и в смертный час поэту?
И как ребенок «мама» говорит,И мечется, и требует покрова,Так и душа в мешок своих обидШвыряет, как плотву, живое слово:За жабры — хвать! и рифмами двоит.
Сказать по правде, мы уста пространстваИ времени, но прячется в стихахКощеевой считалки постоянство;Всему свой срок: живет в пещере страх,В созвучье — допотопное шаманство,
И может быть, семь тысяч лет пройдет,Пока поэт, как жрец, благоговейноКоперника в стихах перепоет,А там, глядишь, дойдет и до Эйнштейна.И я умру, и тот поэт умрет,
Но в смертный час попросит вдохновенья,Чтобы успеть стихи досочинить:— Еще одно дыханье и мгновеньеДай эту нить связать и раздвоить!Ты помнишь рифмы влажное биенье?
1957
Ранняя весна
С протяжным шорохом под мост уходит кригаЗимы-гадальщицы захватанная книга,Вся в птичьих литерах, в сосновой чешуе.Читать себя велит одной, другой струе.
Эй, в черном ситчике, неряха городская,Ну, здравствуй, мать-весна! Ты вон теперь какая:Расселась — ноги вниз — на Каменном мостуИ первых ласточек бросает в пустоту.
Девчонки-писанки с короткими носами,Как на экваторе, толкутся под часамиВ древнеегипетских ребристых башмаках,С цветами желтыми в русалочьих руках.
Как не спешить туда взволнованным студентам,Французам в дудочках, с владимирским акцентом,Рабочим молодым, жрецам различных музИ ловким служащим, бежавших брачных уз?
Но дворник с номером косится исподлобья,Пока троллейбусы проходят, как надгробья,И я бегу в метро, где, у Москвы в плену,Огромный базилевс залег во всю длину.
Там нет ни времени, ни смерти, ни апреля,Там дышит ровное забвение без хмеля,И ровное тепло подземных городов,И ровный узкий свист летучих поездов.
1958
* * *
Над черно-сизой ямоюИ жухлым снегом в ямеЗаплакала душа мояПрощальными слезами.
Со скрежетом подъемныеВорочаются краныИ сыплют шлак в огромныеРасхристанные раны,
Губастые бульдозеры,Дрожа по-человечьи,Асфальтовое озероГребут себе под плечи.
Безбровая, безбольная,Еще в родильной глине,Встает прямоугольнаяБетонная богиня.
Здесь будет сад с эстрадамиДля скрипок и кларнетов,Цветной бассейн с наядамиИ музы для поэтов.
А ты, душа-чердачница,О чем затосковала?Тебе ли, неудачница,Твоей удачи мало?
Прощай, житье московское,Где ты любить училась,Петровско-Разумовское,Прощайте, ваша милость!
Истцы, купцы, повытчики,И что в вас было б толку,Когда б не снег на ситчике,Накинутом на челку.
Эх, маков цвет, мещанскоеЖитьишко за заставой!Я по линейке странствую,И правый и неправый.
1958
Дом напротив
Ломали старый деревянный дом.Уехали жильцы со всем добром —
С диванами, кастрюлями, цветами,Косыми зеркалами и котами.
Старик взглянул на дом с грузовика,И время подхватило старика,
И все осталось навсегда как было.Но обнажились между тем стропила,
Забрезжила в проемах без стеклаСухая пыль, и выступила мгла.
Остались в доме сны, воспоминанья,Забытые надежды и желанья.
Сруб разобрали, бревна увезли.Но ни на шаг от милой им земли
Не отходили призраки былогоИ про рябину пели песню снова,
На свадьбах пили белое вино,Ходили на работу и в кино,
Гробы на полотенцах выносили,И друг у друга денег в долг просили,
И спали парами в пуховиках,И первенцев держали на руках,
Пока железная десна машиныНе выгрызла их шелудивой глины,
Пока над ними кран, как буква «Г»,Не повернулся на одной ноге.
1958
Утро в Вене
Где ветер бросает ножиВ стекло министерств и музеев,С насмешливым свистом стрижиСтригут комаров-ротозеев.
Оттуда на город забот,Работ и вечерней зевоты,На роботов Моцарт ведетСвои насекомые ноты.
Живи, дорогая свирель!Под праздник мы пол натирали,И в окна посыпался хмель —На каждого по сто спиралей.
И если уж смысла искатьВ таком суматошном концерте,То молодость, правду сказать,Под старость опаснее смерти.
1958
* * *
Я прощаюсь со всем, чем когда-то я былИ что я презирал, ненавидел, любил.
Начинается новая жизнь для меня,И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.
Больше я от себя не желаю вестейИ прощаюсь с собою до мозга костей,
И уже наконец над собою стою,Отделяю постылую душу мою,
В пустоте оставляю себя самого,Равнодушно смотрю на себя — на него.
Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,
Сновидения ночи и бабочки дня,Здравствуй, все без меня и вы все без меня!
Я читаю страницы неписанных книг,Слышу круглого яблока круглый язык,
Слышу белого облака белую речь,Но ни слова для вас не умею сберечь,
Потому что сосудом скудельным я был.И не знаю, зачем сам себя я разбил.
Больше сферы подвижной в руке не держуИ ни слова без слова я вам не скажу.
А когда-то во мне находили словаЛюди, рыбы и камни, листва и трава.
1957
В музее
