Гости скупо зааплодировали, приглашая меня занять место примы Олеаны, которая, испепеляя меня взглядом, позеленела от ревности и злости.
Я сглотнула. Ведь я не умею петь! А уж состязаться с примой оперы — так это вовсе несправедливо.
Девочки повернулись ко мне, удивлённо поглядывая. Начали вставать с мест, чтобы занять места в хоре. Но дракон остановил их:
— Пожалуй, пусть сперва споёт сие юное дарование.
На мне скрестились взгляды всех собравшихся в гостиной.
Я готова была слёзно умолять, чтобы меня не заставляли петь, даже хотела соврать, что ныне и у меня болит горло. Вот только по глазам дракона прочитала: он прекрасно знает, что я не соперница певице. Знает, что мне неловко и страшно. Знает, что потом будет стыдно. Но настаивает. Настаивает, потому что веселится. Ему скучно. И он мстит.
Щёки запылали от предстоящего позора. Однако во мне проснулось упрямство. Медленно встав со стула, я вскинула подбородок, выдержала его взгляд и… кивнула.
Будет тебе, надменный Драконище, песня — и ария, и серенада. Только потом не жалуйся, что уши болят.
Я миновала ряд девочек, вышла в середину зала, встала у пианофорте.
— Мне нужен аккомпаниатор, — призналась, дерзко выдерживая наполненный ненавистью взгляд красотки Олеаны. Она сузила глаза, даже сцепила пальцы замком, чтобы не накинуться на меня. Однако отказывать сироте при Драконе не стала. Снисходительно кивнула, небрежно сбросила с полных плеч меховую горжетку, встала и подплыла к музыкальному инструменту с перламутровыми вставками.
— Что вы будете петь? — спросила холодно, красиво располагая руки над белоснежной клавиатурой.
Хороший вопрос. Я не знала, что выбрать. Правда, и выбор у меня небольшой. Ведь что бы я ни исполнила, даже всеми любимый гимн про рождественские колокольчики, на нас господа по-прежнему будут смотреть как на попрошаек. Что ж… Пусть будет так.
— Песенку, — ответила я уклончиво, мило улыбнулась, потупила глазки, как должна была бы сделать испуганная сирота, и, повернувшись к Дракону, неожиданно для гостей затянула громким, заунывным голосом:
— На босы но-ожки в худых сапо-ожках,
По ярмарке, в толпе-е нарядных горожа-ан,
Иду с моне-еткой я, ай-тара-да-дам.
Трещит мороз, замёрзли пальцы,
Но греет ломаный медяк ладонь.
Его отдам, ай-тара-да-дам,
За пирожок с капустой…
Кому-то марципаны, дивные ириски,
А мне, сиротке, чёрствые огрызки, ай-тара-да-дам.
Есть и кошечка у меня. У кисоньки малые котятки,
Подайте Светлой ради, ай-тара-да-дам.
За доброту зачтётся вам, добрым господам…
Директриса покачнулась, закатила глаза и стала съезжать со стула. Классная дама вцепилась в подлокотники стула, тоже пребывая в шоке. Девочки молчали и покусывали губы. А потрясённые гости сидели с круглыми глазами. Лишь Дракон сидел невозмутимый и нагло скалился. Ему смешно.
Когда я затихла, он вскочил с кресла и оглушительно зааплодировал:
— Браво! На бис! — широко улыбаясь. — На бис!
Ошарашенно поглядывая на него, гости, мэр и его жена тоже стали хлопать. Даже Олеана взяла вступительные аккорды.
Что ж, на бис, так на бис.
Я снова затянула песенку, что слышала у уличных попрошаек, только ещё жалобнее, при этом не забывая кривляться от души.
…После повторного исполнения Дракон снова устроил овации. Да так громко, что от хлопков разболелась голова.
— Невероятно грустная, трогательная песня. Лучше любого рождественского гимна. После столь непревзойдённого исполнения я просто обязан поддержать несчастных сирот, кошку и котят.
Он достал из нагрудного кармана дорогого сюртука небольшую книжечку. Черкнул в ней что-то, оторвал лист и протянул полуобморочной директрисе, которая, несмотря на немощь и обморок, вцепилась в него, как речной краб в добычу.
Если честно, мне впервые было стыдно перед ней. Однако иначе я поступить не могла.
Орлица глянула на бумажку, поморгала, после чего узловатыми пальцами быстро свернула бумажечку, спрятала в сумочку и бросила на меня непередаваемый взгляд. И драмы на её угрюмом лице как ни бывало. Как будто и не было только что моей ужасной выходки.
— Сиятельный! Сиятельный! — Орлица спохватилась, что надо бы отблагодарить щедрого дарителя, прижала руку к груди, в районе, где у людей находится сердце. Вот только у неё сердца нет. Однако же её блёклые глаза засияли. От слёз.
— Ты столь щедры! Вы… — она вытерла платком глаза. — Если желаете, Эллария ещё что-нибудь споёт для вас.
— Кхм-кхм… — из вредности покашляла я.
— Вы не слышите, — процедила холодно Олеана. — Так и чудный голос сорвать можно.
— Пожалеем Элларию, — кивнул Дракон. — А вот хор может спеть.
— Песенку? — сощурилась Орлица.
— Рождественский гимн. Потому что уверен, никто другой спеть так же проникновенно, как Эллария, не сможет, — слова Дракона прозвучали как насмешка. Но перечить ему не посмели.
Девочки встали рядом со мной и под дирижирование классной дамы Унины старательно запели гимн.
Я делала вид, что пою, едва двигая губами, потому что все в зале смотрели на Шаллерэна, а он… Он смотрел на меня.
Вот же несносный, мстительный тип. Ему веселье, а мне теперь до конца учёбы сидеть в коморке и питаться засохшими хлебными корочками. И то, если меня не прогонят после возращения в пансион. То-то Орлица поглядывает так, что мне хочется спрятаться.
После гимна супруга мэра выдала каждой девочке по серебрушке и пожелала нам лёгкой дороги. Это значило, что нас выставляют из особняка.
Что ж, девочки не в обиде и очень даже рады. А я, сжимая в кармане прохладную крупную монету, покусывала губу из-за волнения.
Зато Орлица покидала особняк мэра, прижимая к груди чек с пожертвованием от Дракона, и сияла как рождественская гирлянда.
Глава 6
Когда мы сели в выстывшую карету, я ожидала, что Орлица, затаившая злость, влепит мне хорошую оплеуху, однако она улыбнулась и неожиданно потрепала меня по щеке.
— Эллария, ах ты мерзавка! Кто бы мог подумать, что у тебя столько талантов?
Я настолько оторопела, что застыла с приоткрытым ртом. Девочки тоже растерялись. А глаза Нильи стали влажными от обиды и зависти.
— Мадам Орельи, она же опозорила нас! — выпалила она, ещё надеясь, что за обманчивой снисходительностью директрисы скрывается ярость, и последует суровое наказание.
Так и случилось. По карете разнёсся оглушительный звук пощёчины. Вот только досталась она не мне, а ябеде.
— За что? — Нилья, впервые получив по заслугам за свои гадости, прижала руку к покрасневшей щеке.
— Замолчи! — грубо шикнула директриса.
На этом дело закончилось, и до пансиона мы ехали в тишине.
Позже, когда нам с подругами удалось уединиться в библиотеке от глаз наставниц, девочки окружили меня, и Каррина признались:
— Элла, я не понимаю, что происходит, но мы очень рады за тебя.
— Впервые Орлица не придирается к тебе, — взяла меня под руку Роделия. — Это неожиданно.
— Надеемся, что до конца обучения Орлица так и будет расположена к тебе, — Амелина отложила старенький учебник и подхватила под другую.
— Спасибо, девочки, — улыбнулась я, тоже изумлённая странной переменой в поведении директрисы. Прежде она никогда не была ко мне добра. С первого дня, как я появилась в пансионе, по её мнению, я не так стояла, дышала, смотрела, ела… Да что бы я ни делала, она всегда мной недовольна.
Каждый день моего пребывания в пансионе подобен испытанию. И как бы я ни старалась, мне не удавалось заслужить доброго слова. Так что изменилось?
Неужели она готова простить мою дерзкую, эксцентричную выходку только из-за того, что Дракон сделал пожертвование?
Зная скупость Орлицы, я заподозрила, что так и есть. Но сколько тогда пожертвовал Сиятельный Шаллерэн? Наверно, немало, если такая скряга, как она, осталась довольной.
