если думала, что впоследствии все останется по-прежнему.
– Она никогда так не думала, – возразил Ханс. – Грета с самого начала все понимала.
Женщину с рукой на перевязи впустили в дом доктора Мёллера. Сверху, из квартиры моряка, раздался крик.
– Куда ты идешь, Лили? – спросил Ханс. Он накрыл ее ладони своими и стал растирать, согревая от холода.
Иногда она удивлялась, как вообще не проваливается сквозь землю от любого прикосновения мужчины. Ей не верилось, что ее плоть и кости не рассыпаются под пытливыми мужскими пальцами. Особенно остро она чувствовала это наедине с Хенриком, чьи руки изучили каждый ее позвонок. Когда он брал Лили за плечи, она боялась сложиться пополам подобно листку бумаги, однако этого не происходило, и Хенрик продолжал ее обнимать и целовать.
– Мы ведь давно друг друга знаем, – промолвил Ханс.
– По-моему, я влюбилась, – начала Лили. Она рассказала Хансу про Хенрика, про встречи и поцелуи в его студии по вечерам и про то, что Лили только и мечтает никогда больше не возвращаться во Вдовий дом.
– Я так и думал, – кивнул Ханс. – Почему ты ничего не скажешь Грете?
– Она будет ревновать. Попытается нам помешать.
– С чего ты взяла?
– Однажды так уже было.
– Но с тех пор прошло много времени, верно?
Лили подумала над его словами. Конечно, Ханс прав. С другой стороны, он не знает Грету так хорошо, как она. Ему не приходится ловить на себе ее косой, злобный взгляд всякий раз, когда Лили выходит из дома или поздно возвращается. Как там Грета однажды сказала? «Я, конечно, тебе не мать, но так или иначе желаю знать, где ты проводишь время».
– Разве она не имеет на это права? – спросил Ханс.
– Кто, Грета?
Впрочем, признавала Лили, Грета не всегда так себя вела. К примеру, на прошлой неделе она встретилась с Лили у служебного входа в универмаг «Фоннесбек» и объявила: «Прости, но планы изменились. Сегодня я ужинаю с Хансом. Уверена, ты вполне позаботишься о себе сама». Или вот на днях, проснувшись после дневного сна, Грета сказала: «Мне снилось, что ты выходишь замуж».
– Проводить тебя до моста? – спросил Ханс.
– Не надо, – отказалась Лили. – Возвращайся к Грете. – Ей вдруг пришло в голову, насколько сблизились Ханс и Грета в последнее время: совместные ужины за длинным столом, тихие вечера во Вдовьем доме и игра в покер, чтобы скоротать время в ожидании Лили; новая, не свойственная Грете привычка полагаться на него – Лили все чаще и чаще слышала от нее: «Спрошу у Ханса».
– Хочешь на ней жениться? – догадалась Лили.
– Я пока не делал предложения.
– Но сделаешь?
– Если она позволит.
Лили не ревновала; с чего бы? Она почувствовала облегчение, и одновременно с этим на нее стремительным потоком нахлынули воспоминания: Ханс и Эйнар играют позади бабушкиного дома; на гвоздике возле плиты висит передник; Грета почти преследует Эйнара, постоянно сталкиваясь с ним в коридорах Академии; в день венчания Грета идет по проходу церкви Святого Албания – как обычно, торопится. Жизнь Лили полностью перевернулась, и за это она благодарна судьбе.
– Грета не выйдет за меня, пока не будет знать, что ты крепко стоишь на ногах.
– Она так сказала?
– Это и без слов понятно.
В квартире наверху снова заорал моряк, потом хлопнуло окно. Лили и Ханс улыбнулись. В свете уличных фонарей Ханс выглядел совсем юным. Чуб на его голове разлохматился, щеки порозовели. Лили видела облачка пара, вылетающие из его рта, видела, как их дыхание смешивается на холоде.
– Шлюха! – взревел моряк. Все как всегда.
– Я сделала что-то плохое? – спросила Лили.
– Нет, – покачал головой Ханс. Он выпустил ее руки и на прощание поцеловал в лоб. – Ни ты, ни Грета.
Глава двадцать шестая
Поразмыслив, Грета сочла последний портрет Лили неудачным. Задняя часть шеи получилась некрасивой, чересчур толстой, спина – чересчур мощной; плечи занимали почти всю ширину холста. Все это смотрелось уродливо, поэтому Грета сложила холст, бросила его в чугунную печку в углу и сожгла, вдыхая едкие испарения краски.
В череде неудавшихся работ этот портрет был не первым и не последним. Грета пыталась закончить первую серию картин с самого возвращения в Копенгаген, но у нее никак не выходило. То она промахивалась с размерами, то с палитрой, то полупрозрачный жемчужный оттенок, который Грета любила придавать щекам Лили, превращался в цвет свернувшегося молока. Как-то раз, пока Лили стояла за прилавком в парфюмерном отделе «Фоннесбека», Грета попробовала пригласить натурщика, студента Королевской академии. Выбрала самого миниатюрного юношу в классе, стройного блондина с густыми ресницами, который заправлял свитер в брюки. Придвинула к окну лакированный сундук и попросила натурщика встать на него, сцепив руки на пояснице.
– Смотри вниз, на ноги, – велела Грета, усаживаясь перед мольбертом.
Холст был совершенно чист, и ей вдруг показалось, что на этой зернистой, бугорчатой поверхности ничего нельзя создать. Она набросала карандашом контуры головы и туловища,
