15–16].
На упреки, содержавшиеся в этом и в последующем письмах Февра, Блок ответил Февру в своем письме от 22 июня 1938 года:
Не обзывайте меня презренным эрудитом, равно как и пошлым конформистом. Полагаю, что я – un honnête érudit, как и Вы. Я стараюсь быть чем-то еще, оставаясь в основе своей все тем же honnête érudit. И я всегда буду преследовать с равной силой ‹…› и праздную эрудицию, которая есть глупость, и псевдоозарения псевдоидеями, которые суть галлюцинации (или же лень) [Op. cit., 29].
«Honnête érudit»… Как это перевести? Это, очевидно, и «честный эрудит», и «добросовестный эрудит», но и нечто большее. Это эрудит, сохраняющий способность быть «honnête homme в старом смысле слова», т. е. быть человеком хотя бы отчасти универсальным. Здесь стоит вспомнить еще один пассаж из «Апологии истории» – воспоминание Блока о прогулке с Анри Пиренном по Стокгольму:
Однажды я сопровождал в Стокгольм Анри Пиренна. Едва мы прибыли в город, он сказал: «Что мы посмотрим в первую очередь? Здесь, кажется, выстроено новое здание ратуши. Начнем с него». Затем, как бы предупреждая мое удивление, добавил: «Будь я антикваром, я смотрел бы только старину. Но я историк. Поэтому я люблю жизнь». Способность к восприятию живого – поистине главное качество историка. Пусть не вводит нас в заблуждение некоторая холодность стиля – этой способностью [т. е. способностью к восприятию живого] отличались самые великие среди нас: Фюстель, Мэтланд, каждый на свой лад (эти были более строгими), не менее, чем Мишле. ‹…› Но эрудит, которому неинтересно смотреть вокруг себя на людей, на вещи и события, сможет, возможно, заслужить, чтобы его, пользуясь словом Пиренна, назвали полезным антикваром. От звания историка ему лучше отказаться» [Блок 1986, 27–28] (перевод Е. М. Лысенко цитируется здесь мною с несколькими изменениями); [Bloch 2006, 879–880].
Пиренн был абсолютным образцом историка и для Февра, и для Блока. Образцом и в профессиональном, и в человеческом отношении: Пиренн был знаменит своей общительностью, своим даром собеседника – короче, своей открытостью миру. (Описание личности Пиренна см. в [Lyon 1974, 402–414].) «Эрудит, открытый миру» – возможно, такая формула точнее всего передает тот смысл, который Блок вложил в свое выражение «un honnête érudit». Два понятия, которые в дискуссиях конца XIX – начала XX века, как мы видели, были нередко противопоставлены, оказываются сведены Блоком воедино. И, хотя в другом месте Блок признавал, что «универсальность Пиренна – это не тот образец, который можно с чистой совестью предложить для подражания кому угодно»[66], для него самого и для Февра этот образец был реально существующим и актуальным. Выражение «un honnête érudit» сопрягало друг с другом признаки, редко сочетающиеся, но не взаимоисключающие. Оно не было для Блока оксюмороном.
Таким образом, Блок, в отличие от Февра, неоднократно подчеркивает различие между двумя разновидностями эрудиции. Первая разновидность – эрудиция, сосредоточенная на себе самой: это «праздная эрудиция», «эрудиция в пошлом смысле слова», ее носитель – «презренный эрудит», он же «антиквар» (впрочем, Блок особо оговаривает право антикварных разысканий на существование: они могут быть сочтены «полезными»). Вторая разновидность – эрудиция, подчиненная интересу к окружающей жизни: ее носитель – «honnête érudit», он же «историк».
Очень важна в ответе Блока Февру короткая фраза: «Tout comme vous» – «как и Вы». Это отнюдь не просто дань вежливости, не стремление уйти от неудобной ситуации самовосхваления. Смысл этой фразы – не «Вы ничуть не хуже меня» и даже не «Вы ничуть не лучше меня». Смысл здесь другой: «Я ничуть не хуже Вас». Блок фактически говорит Февру: «Мы разделяем с вами общую для нас обоих шкалу ценностей, и по этой шкале я ни в чем Вам не уступаю». Для понимания того, что именно осталось недосказанным в ответе Блока Февру, много дает все тот же пассаж о Пиренне из «Апологии истории», процитированный нами выше. Блок там призывает различать два качества, которые слишком часто воспринимаются как взаимосвязанные: закрытость от окружающей жизни и «холодность стиля». И тут возникает антитеза, посредством которой Блок еще в 1912 году описывал свое расхождение с Февром: антитеза «Фюстель – Мишле». Говоря, что Фюстель ничуть не больший антиквар, чем Мишле, Блок тем самым подразумевает pro domo sua: «А я – ничуть не больший антиквар, чем Февр».
Для Февра «читабельность», «обращенность к приличным людям», да и вообще «проблематизирующая история» (histoire-problème) ассоциировались не в последнюю очередь с открытым звучанием авторского голоса в историческом исследовании. Безличный тон категорически не устраивал Февра. Блок же был сторонником стилистики, которую он сам именует «строгой» (châtiéе), «аскетичной» (austère), «холодной» (froidе) – той стилистики, которая была более свойственна ему самому. Но, по мнению Блока, этот «холодный» стиль сам по себе нисколько не отдалял историка от «приличных людей», нисколько не превращал автора в «презренного эрудита».
22 июня 1939 года – ровно через год после ответа Блока на упреки Февра – ответственный секретарь созданного Анри Берром Международного центра синтеза Андре Толедано послал Блоку на визирование предварительные варианты двух рекламных аннотаций (длинной и короткой) к книге Блока «Феодальное общество», которая вот-вот должна была выйти в основанной и редактируемой Берром книжной серии «Эволюция человечества». Длинная аннотация, состоявшая в варианте Толедано из пяти абзацев, содержала общую характеристику книги и сжатое резюме ее содержания. Блок внес в текст этой аннотации целый ряд изменений и, в частности, вписал перед заключительной, ударной фразой еще два абзаца. Эти два абзаца (в тексте Блока – четвертый и пятый) интересны тем, что содержат законченную автохарактеристику Блока как историка. Они гласят:
Культивируя в науке абсолютную честность, он [Блок] не боится указывать по ходу рассуждений на пробелы в наших знаниях. Историк в полном смысле слова, он соединяет в себе эрудита с социологом и психологом. Имея большой опыт в применении сравнительного метода, он постоянно сопоставляет эволюцию разных стран и регионов, чтобы сопоставлениями высветить специфику каждого из этих эволюционных путей.
В высшей степени надежные научные знания он сумел изложить ясным, чеканным и строгим в своей полновесности языком [Bloch 1992, 125][67].
В предварительном варианте аннотации о языке исследования не говорилось ни слова. Для Блока оказалось принципиально важным публично охарактеризовать свой авторский язык и вынести эту характеристику в отдельный абзац. Абзац этот, состоящий из одной фразы, представляет собой, если угодно, микроапологию того авторского стиля, который отстаивался Блоком в скрытой полемике с Февром. Все ранее упоминавшиеся признаки этого стиля получили здесь подчеркнуто-положительную коннотацию: «строгость» обернулась «строгой полновесностью», «аскетичность» – «чеканностью», «холодность» – «ясностью». В целом же данная Блоком характеристика этого стиля недвусмысленно отсылает к ценностям французской классической традиции – той самой традиции, которая изобрела понятие «приличного человека». Стилистическое расхождение Февра с Блоком предстает у Блока не как расхождение «историка» c «презренным эрудитом», а как расхождение романтика с классиком.
В контексте скрытой полемики Блока с Февром рассуждение о «приличных людях» и «эрудитах» из 3-й главы «Апологии истории» оказывается и декларативным подтверждением изначальной системы установок, единой для обоих историков, и финальным жестом несогласия с попытками Февра обвинить Блока в «грехе эрудитства».
Школа «Анналов» и правая историография
В заключение еще раз бросим взгляд на ситуацию с высоты птичьего полета.
Вспомним фразу из процитированного выше письма Блока Февру:
‹…› я всегда буду преследовать с равной силой ‹…› и праздную эрудицию, которая есть глупость, и псевдоозарения псевдоидеями, которые суть галлюцинации (или же лень).
Эта фраза прямо предвосхищает концептуальную конструкцию, которую Блок будет строить в комментируемом нами пассаже из 3-й главы «Апологии истории». Позиция, с которой Блок отождествляет себя в «Апологии истории», равно противостоит и «праздной эрудиции» (или, как он пишет, «праздному педантизму»), и легкодоступной догматике «мнимой истории», примерами которой выступят Моррас, Бенвиль и Плеханов. Моррас и Бенвиль, как
