очень яркое, ослабло.
Кризис этот имел (и имеет) всемирный характер, и он коснулся всех гуманитарных наук в целом. (Мы не говорим о «социальных и политических науках», которые Ренан рассматривал отдельно от истории и филологии. Социальным и политическим наукам в XXI веке тоже пришлось нелегко, однако сейчас речь не о них.) Но если говорить не обо всем мире, а о Франции, и не о гуманитарных науках вообще, равно как и не о каждой из них в отдельности, а именно о связке исторических и филологических наук, то надо сказать, что сияние дисциплинарной констелляции «историко-филологических наук» во Франции ослабло задолго до конца XX века. В сущности, этого сияния хватило на жизнь трех научных поколений. В нашей книге упоминались четыре поколения (см. раздел «Plus ça change, plus c’est la même chose» в главе «Матрица»), но первое из этих поколений, поколение Мори – Ренье – Дюрюи (см. о них раздел «Старшие реформаторы: сообщество выскочек» в главе о ПШВИ), лишь создало организационные условия для имплантации «историко-филологических наук» во французскую почву. Плоды же этой имплантации пожинались в первую очередь тремя последующими поколениями: поколением 1848 года, поколением 1870 года и поколением 1914 года.
Поколение Ренана, Фюстеля и Бреаля заложило идейные основы проекта «историко-филологических наук» во Франции.
Поколение Париса и Моно помогло этому проекту достичь максимально широкого влияния.
Поколение Бедье, Мейе, Февра и Блока, будучи сформировано этим проектом, воспользовалось его многообразными плодами, но подорвало его основы и вышло за его рамки.
Осуществление проекта «историко-филологических наук» было неразрывно связано с созданием Практической школы высших исследований. Главным институциональным воплощением «историко-филологических наук» стало Четвертое отделение ПШВИ. И, поскольку ПШВИ была самым инновационным и гибким из всех научных учреждений Франции, именно структурное развитие этой школы стало наиболее ярким индикатором смены лидирующих научных областей во французской гуманитарной науке XIX–XX веков. Безраздельное лидерство историко-филологических наук продолжалось вплоть до 1886 года, пока Четвертое отделение оставалось единственным гуманитарным отделением в ПШВИ. В 1886 году было создано Пятое отделение – религиоведческое. Независимо от политических мотивов его создания, появление его знаменовало собой грядущую смену лидирующего научного поля – точнее, лидирующей констелляции дисциплин. На смену сравнительному изучению мертвых языков, критике литературных памятников и историографических источников шло изучение религиозно-мифологических представлений всех народов земного шара в социологической и этнографической перспективе. Появление новой институциональной площадки почти совпало по времени с появлением нового научного направления – социологии Дюркгейма. В 1901 году преподавателями Пятого отделения стали два ученика и ближайших соратника Дюркгейма: Анри Гюбер и Марсель Мосс. В 1913 году к ним присоединился Марсель Гране. Своего расцвета Пятое отделение достигло в период между двумя войнами, когда наряду с социологами-дюркгеймианцами там работали историки философии Этьен Жильсон, Александр Койре и лингвист Жорж Дюмезиль. После Второй мировой войны произошел новый институциональный сдвиг: в 1947‐м было основано Шестое отделение ПШВИ. Официально посвященное «экономическим и социальным наукам», оно стало цитаделью школы «Анналов». Это была новая констелляция дисциплин: экономическая история – социальная история – история культур (или, как гласил новый, послевоенный, подзаголовок журнала «Анналы»: «Economies – Sociétés – Civilisations»). Шестое отделение вобрало в себя ярких специалистов по самым разным дисциплинам – но все они были собраны под зонтиком Люсьена Февра и Фернана Броделя. И это новое расширение структуры ПШВИ также указывало на смену лидирующего научного поля. Как рассказывает в своих мемуарах Поль Вен, в 1951 году, когда он поступил в Высшую нормальную школу, новоиспеченных историков-первокурсников сразу же собрал один из аспирантов-тьюторов; этот «старослужащий» провел с ними краткий инструктаж.
Значит, так, – сказал он, – есть два течения. Одно – традиционное и обладающее властью: это старая Сорбонна; оно вам обеспечит хорошую карьеру. Другое называется «школа „Анналов“», это люди Марка Блока и Люсьена Февра; у них нет никакой власти, но они – авангард, и с ними – правда. Они вам обеспечат непредсказуемость и риск. А теперь выбирайте свой лагерь». [Veyne 1995, 106].
Как видим, аспирант (это был Пьер Эсоберри, будущий историк нацизма) не упомянул ни о Шестое отделении ПШВИ, ни об организационной роли Броделя, но главное он обозначил: школа «Анналов» – это люди будущего.
Итак, с начала XX века дисциплинарная связка между филологией и историей стала постепенно утрачивать свое прежнее значение авангардной методологической доминанты гуманитарных наук во Франции. Важнейшую роль в этой перекройке дисциплинарной карты сыграли сначала Дюркгейм и дюркгеймианцы, противопоставившие историко-филологическим наукам социологию, а затем – Февр и Блок, сделавшие акцент на социально-экономическую историю и построившие дисциплинарный альянс с гораздо более широким кругом дисциплин. Результирующий вектор всех этих воздействий состоял в том, что историческая наука во Франции стала медленно, но неуклонно смещаться от полюса дисциплин гуманитарных (и, соответственно, от союза с филологией) к полюсу дисциплин социальных (и, соответственно, к союзу с социологией). От формулы «Sciences historiques et philologiques» (название Четвертого отделения ПШВИ) – французская наука постепенно пришла к формуле HSS: «Histoire – Sciences sociales» (нынешний подзаголовок журнала «Анналы»).
Однако надо подчеркнуть и другую сторону этого процесса поэтапной смены вех: всякий раз новая гуманитарная «ступень» в ПШВИ не столько отрицала предыдущую, сколько опиралась на результаты, методы и кадровый состав предыдущей, вбирала в себя ее элементы. Это было действительно что-то очень похожее на Aufhebung – диалектическое «снятие» по Гегелю. Поэтому, даже перестав занимать авансцену научного развития, историко-филологическая парадигма продолжала излучать свое влияние в скрытом виде; она как бы продолжала жить в составе новых дисциплинарных констелляций. Ярким примером такой преемственности может служить фигура Дюмезиля. Научные интересы Дюмезиля определились в отрочестве под влиянием работ Бреаля и Мейе: сферу его интересов составили сравнительно-историческая лингвистика и сравнительная мифология. Иными словами, Дюмезиль как ученый был всецело сформирован парадигмой историко-филологических наук: он был идеальным кандидатом для работы в Четвертом отделении ПШВИ. Тем не менее обстоятельства сложились таким образом, что место для Дюмезиля нашлось не в Четвертом, а в Пятом отделении, где он и остался почти на всю жизнь. Более того: именно тут произошла его встреча с Марселем Гране, которая позволила Дюмезилю окончательно найти свой путь в науке: иначе говоря, дюркгеймианская социология и этнография оплодотворили сравнительную лингвистику и сравнительную мифологию. В стенах Пятого отделения филология претерпевала социологизацию, а с другой стороны, социология и этнография в Пятом отделении изначально опирались не на полевые методы работы, а на методы филологии: Марсель Мосс с его картотекой, разложенной по сигаретным коробкам, идеально олицетворял собой эту социологию, работающую филологическими методами – см. [Эспань 2006, 24–25].
Другой аспект, который надо учитывать, говоря о смене вех, – растянутость процесса во времени. В сфере интеллектуальной истории никакое движение не утрачивает продуктивности в одночасье. Здесь можно снова вспомнить метафору «rayonnement»: даже если излучение, порожденное историко-филологическими науками, ослабло во Франции к середине XX века, свет от него, подобно свету угасшей звезды, продолжал доходить до нас еще и в 50–60‐х годах XX века. Именно к этому времени относится ярчайший расцвет научного творчества Эмиля Бенвениста. Вся научная жизнь Бенвениста была неотделима от Четвертого отделения ПШВИ: он был учеником Антуана Мейе, а в 1927 году, получив диплом Школы, сразу же стал одним из научных руководителей в Четвертом отделении; этот пост он занимал вплоть до окончания своей профессиональной деятельности в декабре 1969 года. Его итоговой книгой стал вышедший в том же 1969‐м «Словарь индоевропейских институтов» (в русском переводе – «Словарь индоевропейских социальных терминов»). Этот шедевр лингвистико-социологической реконструкции можно считать также и итогом столетних работ всей парижской лингвистической школы, а вместе с тем – и итогом всего героического периода дисциплинарной диады историко-филологических наук во Франции.
Говоря о фигурах Дюмезиля и Бенвениста, нельзя не сказать о том, что у процесса смены дисциплинарных доминант была
