Всю вторую половину дня Жан-Батист провел на лошади. Вечером он занимался с Оскаром математикой и до тех пор мучил его умножением и делением, пока сон не сомкнул ресниц бедного ребенка. Я хотела отнести своего мальчика в постель, но Оскар так вырос, что я не смогла его поднять.
Мы не говорили больше о визите Талейрана. Вместо этого мы поспорили по поводу Фернана.
Жан-Батист сказал мне строго:
— Фернан жалуется, что ты балуешь его чаевыми. Постоянно суешь ему монетки.
— Боже мой, разве ты не сказал мне, что теперь мы богаты? Что я не должна экономить! И когда я дарю деньги Фернану, твоему бывшему школьному товарищу, вернейшему из верных слуг, и он жалуется тебе за моей спиной, ты упрекаешь меня в расточительстве!
— Прекрати давать чаевые. Фернан получает теперь содержание от Фуше, и он зарабатывает более чем достаточно.
— Что? — Я была поражена. — Фернан согласился шпионить за тобой?
— Девчурка, Фернан получил от Фуше приказ следить за мной и согласился, потому что считает глупым отказываться от таких денег. Но он сейчас же рассказал мне о поручении и даже о сумме, которую будет получать. Фернан — самый благородный хитрец на свете!
— Что же он рассказывает о тебе министру полиции?
— Ну, каждый день есть, что рассказать. Сегодня, например, я занимался математикой с Оскаром. Эта тема может заинтересовать бывшего профессора математики. Вчера…
— Вчера ты писал м-м Рекамье, а я ревновала, — поддразнила его я.
И мы вернулись к обычным разговорам. Талейран и его визит были забыты.
Глава 26
Париж, 16 декабря 1809
Это было так ужасно! Так тяжело, так душераздирающие для всех, кто должен был присутствовать! Потому что император приказал всем членам своей семьи, правительства, двора и всем маршалам с женами быть при этом. В их присутствии он торжественно развелся с Жозефиной.
Впервые за долгое время Жан-Батист и я были приглашены в Тюильри. Мы должны были явиться к одиннадцати часам утра в тронный зал.
В половине одиннадцатого я еще была в постели.
«Будь что будет, — сказала я себе, — не двинусь с места!»
День был холодный и серый. Я закрыла глаза и пыталась заснуть. Будь что будет!
— Что это значит? Ты еще в постели!
Голос Жана-Батиста. Я открыла глаза и увидела его в парадной форме. Огромный вышитый воротник, планки орденов.
— Я простудилась. Извинись за меня перед маршалом двора, — сказала я просто.
— Как тогда, во время коронации? Император опять пошлет к тебе своего медика. Поднимайся немедленно, одевайся! Иначе мы опоздаем.
— Я не думаю, что на этот раз император пришлет ко мне своего врача. Может случиться, что в тот момент, когда будут читать акт развода, его взгляд упадет на меня. Я думаю, что императору это будет крайне неприятно. — Я посмотрела на Жана-Батиста умоляюще.
— Неужели ты не понимаешь? Такой триумф для меня! Такой отвратительный триумф! Это будет ужасно!
Жан-Батист кивнул.
— Ты права, девчурка. Оставайся в постели. У тебя насморк.
Я проводила взглядом его темно-синее пальто. Затем закрыла глаза. Когда пробило одиннадцать, я натянула одеяло до подбородка.
«Я тоже старею, — думала я. — У меня тоже возле глаз появились „гусиные лапки“, и я тоже не могу больше иметь детей».
Несмотря на теплое одеяло, меня начало знобить. Я позвала Мари и попросила горячего молока. Может быть, я правда простудилась?
Она принесла молоко, села на кровать и взяла меня за руку. Еще не пробило двенадцати, как Жан-Батист вернулся. С ним была Жюли.
Жан-Батист расстегнул свой высокий воротник, ворча:
— Действительно, самая ужасная сцена, какую мне когда-либо приходилось видеть! Император требует от маршалов слишком многого.
Потом он ушел. Мари исчезла, потому что вошла Жюли. Мари не желает ее видеть с тех пор, как Жюли стала королевой. Хотя сейчас Жюли — королева без королевства… Испанцы категорически против Жозефа, но в Париже говорить об этом не полагается.
— Мы заняли свои, заранее распределенные места в тронном зале, — сразу затараторила Жюли. — Мы, я хочу сказать семья, были как раз напротив тронов. Потом император и императрица вошли одновременно, а сзади них и граф Реньоль. Граф Реньоль держался рядом с императрицей. Она была как всегда в белом. Она была сильно напудрена, чтобы казаться бледной, понимаешь? Она была совершенно готова, чтобы играть мученицу.
— Жюли, не говори о ней такими гадкими словами. Ты знаешь, что это все для нее ужасно.
— Конечно, это ужасно для нее. Но я не могу питать к ней сочувствия. Особенно за то, что она с тобой сделала…
— Она не знала обо мне и не хотела причинить мне вреда, — сказала я. — Ну, что же было дальше?
— Настало мертвое молчание. Император стал читать документ, в котором говорилось, что один Бог знает, чего ему стоит это решение, что ему бесконечно тяжело, но он ставит превыше всего интересы Франции. И что Жозефина украшала его жизнь пятнадцать лет и что за ней пожизненно остается титул императрицы Франции.
— Как он выглядел, когда читал?
— Ты прекрасно знаешь, какой у него бывает вид во время официальных церемоний. Каменное лицо. Талейран называет это «маской Цезаря». Вот он надел эту маску и читал так быстро, что было плохо понятно. Он хотел закончить как можно быстрее.
— А что было потом?
— А потом была совершенно душераздирающая сцена. Протянули документ императрице, и она стала читать. Сначала она читала так тихо, что совершенно ничего не было слышно, потом она разразилась слезами и протянула листок Реньолю. Он продолжил чтение. Это было ужасно…
— Что же было в этом документе?
— Что она заявляет, с разрешения своего обожаемого супруга, что она действительно не может быть вновь матерью. И что благо Франции требует от нее самой большой жертвы, какую можно требовать от женщины. Она благодарит своего супруга за его доброту, но понимает, что развод необходим для Франции, которой нужен наследник. Но расторжение брака не может никак повлиять на ее чувства. Реньоль читал это без всякого выражения, но при этих словах она ужасно разрыдалась.
— А дальше?
— Дальше члены императорской семьи перешли в рабочий кабинет императора. Наполеон и императрица подписали акт развода, и мы все подписали как свидетели. Гортенс и Эжен вывели свою мать, а Жером сказал: «Я хочу есть». Император посмотрел на него так, как будто сейчас даст ему пощечину прямо при всех нас. Потом он повернулся к Жерому спиной и сказал, что, вероятно, в большом зале для всех нас приготовлен завтрак. Затем он извинился и ушел, а все мы пошли в буфет. Тогда я увидела Жана-Батиста и узнала, что ты больна. И вот я приехала тебя навестить.
