Она замолчала.
— Твоя корона съехала на сторону, Жюли.
Она носила на все официальные приемы диадему в форме короны, и всегда она у нее съезжала на сторону. Жюли уселась за мой туалет, привела в порядок свою прическу, попудрила нос и продолжала болтать.
— Завтра утром она покинет Тюильри и поедет в Мальмезон. Император подарил ей Мальмезон и заплатил все ее долги. Кроме того, она будет получать пенсию в три миллиона франков, из которых два миллиона будет выплачивать государство, а один миллион — император. Еще император дал ей двести тысяч франков на покупку земли вокруг Мальмезона и четыреста тысяч франков на рубиновое колье, которое она заказала раньше…
— Гортенс поедет с ней в Мальмезон?
— Конечно, она будет сопровождать ее завтра утром. Но она будет жить в Тюильри.
— А ее сын?
— Эжен — вице-король Италии. Он хотел отказаться от этого поста, но император не разрешил ему. А вообще-то он ведь усыновил детей Жозефины. Представляешь себе, Гортенс воображает, что ее сын будет наследником престола. Она просто сумасшедшая! Молодая Габсбург, на которой император женится, ей ведь только восемнадцать лет, наплодит ему кучу принцев. Габсбурги очень плодовиты.
Она встала.
— Ну, мне пора, дорогая.
— Куда?
— Вернусь в Тюильри. Бонапарты мне не простят, если я в это время буду не с ними. — Она поправила корону. — Прощай, Дезире, поправляйся скорее.
Я осталась одна. Лежала, вытянувшись, закрыв глаза.
«Бонапарт не партия для дочери Франсуа Клари»… — сказал мне папин друг, узнав, что я стала невестой Наполеона. Жюли привыкла к Бонапартам и их коронам. Она очень изменилась. Боже мой, как она изменилась!
А ведь это я, это я привела Бонапартов в наш дом! В буржуазный, простой и чистый папин дом!..
«Я не хотела этого, папа, я не хотела этого!»
Жан-Батист обедал на маленьком столике рядом с моей постелью. Он не разрешил мне встать.
С трудом заснула я в эту ночь и проснулась от упавшего мне на лицо света свечи.
Возле кровати стояла м-м Ля-Флотт.
Королева Гортенс просит принять ее.
— Сейчас? Который час?
— Два часа утра.
— Что ей нужно? Разве вы не сказали, что я больна?
— Конечно, сказала. Но она просит принять ее и не хочет уезжать.
Я протерла глаза, чтобы прогнать сон.
— Королева Голландии просит принять ее. Она плачет, — так сказала мне Мари, которая в ночной сорочке появилась в моей спальне.
— Мари, подай чашку шоколаду погорячее королеве Гортенс, это ее успокоит. М-м Ля-Флотт, скажите королеве, что я сейчас оденусь.
Мари принесла мне простое платье.
— Оденься попроще, — сказала она. — Королева просит тебя поехать с ней.
— Куда?
— Одевайся. Ты нужна в Тюильри.
— Княгиня, мама прислала за вами. Она просит вас сейчас же приехать к ней, — сказала Гортенс, вся вздрагивая от рыданий.
Слезы лились по обе стороны ее больного носа. Он был красен, так сильно она плакала. Развившиеся пряди рыжеватых волос падали на лоб.
— Но я ничего не могу сделать для вашей мамы, мадам, — сказала я, садясь рядом с ней.
— Я говорила это маме, но она настаивает, чтобы я привезла вас.
— Именно меня?
— Конечно. Только вас! Я не знаю, почему именно, — повторяла Гортенс, запивая слезы горячим шоколадом.
— Сейчас? Среди ночи?
— Вы понимаете, что императрица не может спать, — сказала жалобно Гортенс. — Она хочет видеть вас и никого больше.
— Хорошо. Я поеду с вами, мадам, — сказала я, вздохнув.
Мари подала мне шляпу и манто.
Гостиные были слабо освещены, но когда Гортенс открыла дверь в комнату Ее величества, яркий свет ударил в глаза. Были зажжены все канделябры, на всех столах, на камине, бра на стенах, подсвечники на полу. Даже на полу!
По всей комнате были разбросаны вещи, стояли наполовину уложенные сундуки, на стульях и диванах лежали шляпы, придворные туалеты и ночные сорочки, стояли шкатулки с драгоценностями. Бриллиантовая диадема валялась на кресле.
Императрица была одна. Она лежала, раскинув руки на своей широкой постели, ее худая спина содрогалась от рыданий, она заглушала крики подушкой. Из соседней комнаты слышались голоса фрейлин.
— Мама, — сказала Гортенс. — Я привезла княгиню Понте-Корво.
Жозефина не шевельнулась. Ее ногти еще сильнее впились в шелковое покрывало.
— Мама, — повторяла Гортенс, — княгиня Понте-Корво…
Я подошла к постели. Обняла узенькие плечи, сотрясаемые рыданиями, и повернула Жозефину. Теперь она лежала на спине и смотрела на меня опухшими глазами. Я испугалась. Боже мой, это была старуха! За эту ночь она стала старухой!
Ее губы произнесли:
— Дезире! — затем она вновь разразилась рыданиями. Слезы текли ручьями по ее нарумяненным щекам.
Я присела на кровать и взяла ее руки в свои. Ее пальцы переплелись с моими. Бледный рот был полуоткрыт. Я увидела, что у нее недостает зубов. Щеки сморщились. Эмалевый грим был смыт слезами, остались лишь полосы от румян и ясно проступили поры дряблой кожи. Детские букли были жидки и намокли от пота и слез, приклеившись на лбу. Ее подбородок, этот очаровательный, немножко заостренный подбородок молодой девушки, стал плоским.
Безжалостный свет многочисленных свечей освещал это бледное лицо. Видел ли ее когда-нибудь Наполеон не накрашенной?
— Я начала укладывать свои вещи, — сказала Жозефина.
— Прежде всего Вашему величеству следует уснуть, — сказала я властно и попросила Гортенс: — Погасите все свечи, мадам.
Гортенс послушалась. Она скользила как тень от одного светильника к другому. Комната погрузилась во мрак. Остался только ночник. Слезы иссякли, но все тело императрицы сотрясалось от рыданий. Это было хуже, чем слезы.
— Теперь Вашему величеству нужно уснуть. — Я хотела встать с ее кровати. Но она крепче вцепилась в мои пальцы.
— Останьтесь возле меня, Дезире, — сказала она дрожащими губами. — Вы лучше всех знаете, как он меня любит. Как никого другого, правда? Только меня… Только меня!..
Неужели ради этих признаний она позвала меня среди ночи? Потому что я лучше всех… О, если бы я могла ей помочь!
— Да, только вас, мадам. Он забыл всех других, как только познакомился с вами. Меня, например. Помните?
По ее губам скользнула улыбка.
— Вы бросили в меня бокал шампанского. Пятна так и не удалось вывести. Это было платье из прозрачного муслина, белое, с розоватым отливом… Я сделала вас очень несчастной, маленькая Дезире! Простите меня! Я не хотела этого!
Я гладила ее руку и позволяла ей говорить о прошлом. Сколько лет ей было тогда? Почти столько же, сколько мне сейчас.
— Мама, тебе будет очень хорошо в Мальмезоне. Не ты ли говорила, что это самый любимый твой дом? — сказала Гортенс.
