бабушки и дедушки Джимми?
– Они терпеть не могут Нью-Йорк. Они умоляли меня остаться здесь и сами мечтали сюда переехать, чтобы спастись от холодных зим.
Я перевернулась на спину в нашей любовной хижине.
– Ты уехал из-за меня?
– Для нас это был еще не конец, Чарли. Я сказал тебе это несколько месяцев назад.
– А ресторан? – спросила я, сжимая его пальцы. – Они оставят это название?
– Оно не пришлось им по душе. Это было единственное, что продолжало связывать меня с тобой, Чарли. Оно говорило с тобой, когда я не мог. Когда я цеплялся за эту мысль, мне казалось, что это могло бы стать правдой.
– Странное название.
Он прильнул ко мне.
– И ты странная, так что все совпадает идеально.
* * *
Я продала дом в Исламораде всего через четыре дня, хотя мне можно было не выезжать из него до Дня труда. Я стояла в дверном проеме, и во мне роились воспоминания. Тут Филипп был везде. На книжных полках. На полу.
Он был в виде из окна, которым мы любовались не больше года. Я пожертвовала деньги от продажи дома на исследования рака поджелудочной железы и переехала к Бену. Но только не в Нью-Йорк.
К концу лета Бен, Джимми и родители Сари, Карен и Ник, навсегда вернулись в Исламораду. Спустя неделю моих попыток возвратиться домой посреди ночи Джимми загнал меня в угол одним заявлением.
– Я уже не ребенок, Чарли. Оставаться на ночь – это нормально.
С тех пор, как я видела его в последний раз, Джимми сильно подрос. Он больше не был тем застенчивым замкнутым мальчиком, которого я однажды встретила. Когда он ушел, я улыбнулась, думая о жизни, которую мы строили вместе. На следующий день я переступила через их порог со своими чемоданами. Джимми помог мне отнести их в нашу с Беном комнату.
Родители Сари переехали в дом дальше по улице, и мы встретились за чашкой кофе у залива Морада, где праздновали возвращение Бена, на этот раз навсегда. Поначалу Карен молчала. Я видела, как ей было неловко знакомиться с женщиной, которая, по ее мнению, заняла место ее дочери. Когда мужчины поднялись, чтобы поговорить о своих делах, я протянула руку через стол к ее руке.
– Я никогда не займу место Сари. Никогда. Она останется очень важной частью нашей жизни.
Карен смягчилась, оценивая меня. Должно быть, когда-то она была красивой женщиной, как и ее дочь, но эта потеря оставила морщины на ее лице. Ее волосы были уложены в короткий темный боб с седыми прядями, а в карих глазах отражалась неутолимая грусть. Она заговорила дрожащим голосом:
– Я знаю, что вы сделали для Филиппа. Бен очень его любил.
– Мы оба сделали это.
Мы сидели за уличным столиком на стороне ресторана «Пьерс», поэтому наши стулья были толще и мягче. Пляж был безлюден, на песке не было ни единого следа. Я сконцентрировала взгляд на воде, думая о ее успокаивающем эффекте, о том, как волны снимают напряжение.
– Я вспоминаю то время, когда нас было трое. Мы так сильно любили друг друга.
Она пристально посмотрела на меня.
– Мы были готовы на все друг для друга, – после небольшой паузы я продолжила мысль, – Даже если по пути нам приходилось причинять друг другу боль.
Она кивнула, и я увидела, как по ее щеке скатилась слезинка.
– Мы все чем-то жертвуем ради тех, кого любим, Шарлотта.
– Пожалуйста, зовите меня Чарли.
– Спасибо за любовь к Бену, Чарли. И за то, что ты была так добра к нашему внуку.
Я ощутила ком в горле:
– Мне жаль. Мне всех нас жаль. Вновь открывая сердца, мы становимся уязвимыми. Я их не обижу, Карен. Только не Бена. Только не Джимми.
Она потянулась ко мне через стол свободной рукой.
– Я знаю это. Спасибо, что впустила нас в свою жизнь.
Я широко улыбнулась:
– Это я должна благодарить вас.
Мужчины вернулись. Ник протянул Карен носовой платок из кармана и подмигнул мне.
– Оставьте этих двоих на минуту, и вот, пожалуйста.
* * *
Когда-то, в самом начале, я гуляла с Санни по Олд-хайвей с блестящим кольцом на пальце и неоконченной историей в кармане.
Я вспомнила тот день, очень похожий на сегодняшний. Выматывающая жара. Влажность была такой густой, что ее можно было ощутить на ладони. Невозможно было предсказать, чем все закончится, невозможно было знать, что, пока мальчик цепляется за жизнь, кольцо соскользнет с моего пальца в руки другого.
Длинный стол в Морада-Бэй расположился рядом со знаменитой изогнутой пальмой. Бен и я, Джимми, Карен и Ник, Либерти и мужчина, с которым она только начала встречаться, мой отец, Юлиус, Полли и Санни.
За столом было специально оставлено свободное место. Место, которое символизировало людей, которых мы любили и потеряли, людей, которые останутся с нами навсегда.
В ресторане веселились толпы гостей, праздновавших возвращение Бена.
Бретт выступал с песнями наших любимых исполнителей. «Иглз». Джеймс Тейлор. Дон Хенли.
Санни любил Дона Хенли. Наш стол радостно гудел, качался под музыку и подпевал. Бен обнял меня за плечо и прошептал мне на ухо.
– Джимми хочет кое-что тебе показать.
Мальчик подошел и встал между нами. Он держал в руках небольшую карточку рисунком вниз, и, когда он убедился, что привлек наше внимание, то повернул картинку, чтобы мы увидели ее.
– Джимми! – воскликнула я, и все взгляды за столом обратились в нашу сторону.
– Что думаешь? – спросил Бен.
На картинке был Бен. Он стоял на коленях перед моим домом и просил меня выйти за него замуж.
– Скажи да, Чарли! – крикнул Джимми. Это было естественнее всего на свете. И едва ли это был вопрос.
Я прищурилась, приближая к лицу шедевр, который создал Джимми. На перилах дома висела табличка – у дома было название. «Море навсегда».
Я перевела взгляд с Бена на родителей Сари. Они улыбались и одобрительно кивали.
– Да! Да, всем вам!
Мы трое крепко обнялись, и наши гости присоединились к объятьям, а когда мы снова остались вдвоем, я наклонилась к уху Бена и прошептала:
– Все, что угодно, лишь бы не готовить.
А потом я увидела бабочку. Она размахивала своими красивыми оранжевыми крыльями над столом, порхая и кружась вокруг нас и привлекая внимание к своему присутствию. И в глубине души я знала, что бабочка была здесь, чтобы сказать мне, что все в порядке. Это была вечная троица – одобрение, любовь и защита. Это были Сари, Филипп и моя прекрасная мама, которые говорили, что
