Эдуард Лимонов. “Я въедливый, занудливый, честный тип”. Беседу вел Сергей Пудов. — “Новая газета в Нижнем Новгороде”, 2009, 21 августа <http://novayagazeta-nn.ru>.
“Я его [Уэльбека] плохо помню. Да, мы вместе работали для парижской газеты. Он был одним из младших сотрудников. Писал в основном о театре. Там была масса людей, которые сейчас стали крупнейшим созвездием имен французской литературы: Патрик Бессон, Марк Эдуард Над, Шарль Дансиг, Марко Бортес… Так что Уэльбека я тогда мало замечал”.
“Уэльбеку делать нечего! А я занимаюсь политикой, поэтому мне некогда снимать фильмы. Я вообще не люблю кино”.
“Часто мне кажется, что я вообще, как две капли воды, похож на всех классических русских писателей. Отличие только во времени, языке, типажах. Я сидел в тюрьме, и у меня одновременно вышло несколько книг, вроде как „Записки из мертвого дома”… Потом я написал две книги эссе, и там я такой нравоучительный, как Гоголь в „Выбранных местах из переписки с друзьями””.
Аркадий Малер. Автор гимна и отец Михалкова. — “Русский Журнал”, 2009,
28 августа <http://russ.ru>.
“Советского ребенка можно отличить от постсоветского тем, что он всегда знал стихи Сергея Михалкова, будь то ребенок из 1930-х годов или 1980-х. Для детей, родившихся на излете советской эпохи, одна книжка Сергея Михалкова была полноценным окном в мир советского ребенка. <...> В отличие от Маршака или Чуковского, язык Михалкова был настолько прост, что оставался понятным и современным на все времена, но при этом он говорил о гораздо более сложных, взрослых вещах. Ребенку однажды нужно рассказать и про страну, и про войну, и про революцию, и кто-то должен суметь это сделать. Понятно, что это не может быть ни Хармс, ни Григорий Остер, какими бы веселыми они ни были”.
“Другие бросали ему упрек в том, что он не поэт, а чиновник от литературы, „председатель союза писателей”. Звучит это воистину страшно, пока не наступает эпоха, когда, наконец, уже нет ни цензуры, ни редактуры, опечатки на обложке и первой странице стали хорошим тоном, а „союз писателей” размножился. <...> Чиновничество от культуры — это класс, позволяющий художнику встретиться с государством. И нужно иметь психологию бомжа, чтобы этого не понимать”.
Математика в системе наук. Беседа с математиком Владимиром Успенским. Беседовала Любовь Борусяк. Часть 2. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 6 августа <http://www.polit.ru>.
Говорит Владимир Успенский: “Дело в том, что если никак не ограничивать разумную абстракцию, то где-то там, в далеком горизонте или за ним, уже начинаются парадоксы и противоречия. Поэтому где-то нужно ограничивать. А где — никто не знает. Эти противоречия начинаются так далеко, что в реальной математике до них не доходят. Но если заниматься теорией множеств, возникают проблемы. Вот, скажем, великий Кантор, который ее основал, последние двадцать лет своей жизни уже ничего не писал, а все чаще и чаще поступал в нервную клинику… А свою жизнь он кончил в психическом расстройстве. <...> Опасная граница есть. Он прикоснулся к чему-то такому и не выдержал”.
Первую часть беседы с Владимиром Успенским (“Борьба за лингвистику”) см.: “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 9 июля.
См. также: Владимир Успенский, “Апология математики, или О математике как части духовной культуры” — “Новый мир”, 2007, № 11, 12.
Борис Минаев. Словесник. — “Русский Журнал”, 2009, 5 августа <http://russ.ru>.
“<...> Солженицын — писатель. Именно писатель, а не праведник, не правозащитник, не мыслитель, хотя старался им быть, считал своим долгом и так далее, но главное, что он любил и что хотел делать, — писать. Создавать новые жанры, придумывать новые слова и правила для русского языка, писать статьи, письма, редактировать, выпускать книги, использовать все формы от крохотных записей, как в ЖЖ, до многотомных эпопей. И все это он успел, и все попробовал, и все у него — получилось. Солженицын в каком-то смысле не просто маньяк писания, он просто какой-то памятник нашей письменности, он весь состоит из слов, выдуманных им заново, или тех, обычных, что поневоле пришлось ему использовать, но по своим, конечно же, правилам; он какая-то адская машина по производству этих слов, он вербальная бездна, графологический уникум, он сам — Слово. Но, увы, этот гений лингвистики, морфологии, стилистики — не востребован нашим российским сознанием. <...> Он нас пугает”.
Мирное сосуществование полушарий. Владимир Захаров о поэзии, философии и холодной войне. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2009, № 32, 27 августа.
Говорит физик и поэт Владимир Захаров: “В новосибирском Академгородке я был, можно сказать, одним из вождей диссидентского движения. У меня на квартире подписывалось знаменитое письмо в поддержку Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой. Его подписали 46 сотрудников Сибирского отделения РАН СССР и преподавателей НГУ. Профессор истории НГУ Иван Семенович Кузнецов выпустил книгу „Академгородок в 1968 году” — там изложена история нашего письма, бурлений в научной среде, приведены протоколы собраний и так далее. <...> У нас было довольно пессимистическое видение: казалось, что мы всю жизнь так и проживем в СССР”.
“В нашей студенческой среде многие интересовались философией, и в моде был логический позитивизм. Главным кумиром был Людвиг Витгенштейн. <...> Но ответа на вопросы религиозно-эсхатологического характера, которые сейчас представляются мне главными, у него нет”.
“Я периодически читаю в Аризоне курс по общей теории относительности и космологии и довольно хорошо представляю себе прошлое Вселенной и ее будущее. Согласно современным представлениям, и Земля, и Солнечная система просуществуют сравнительно недолго по космическим масштабам”.
“Мы живем в мире, который мы вычитали”. “Нейтральная территория. Позиция 201” с Тимуром Кибировым. Участвуют Леонид Костюков и Татьяна Кокусева. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 24 августа <http://www.polit.ru>.
Говорит Тимур Кибиров: “В некотором смысле каждый человек той, традиционной культуры книжной (и на мой взгляд, единственно возможной), он является Дон Кихотом. Он в той или иной степени также живет в литературном мире, и задача только в том, чтобы хорошие писатели писали хорошие книги. Чтобы не возникало тех комических и трагикомических столкновений с реальностью, которые, мы знаем, у „рыцаря печального образа” происходили постоянно. Поэтому вот эта позднеромантическая, ну или, может быть, и не поздняя, но романтическая декадентская уверенность, что искусство, в частности книги, „ничему не учат и никуда не ведут”, как это сформулировал недавно Рубинштейн. Я не понимаю, откуда это. Потому что наш личный опыт этому, безусловно, противоречит”.
“Никто не отдает интеллектуальную ценность даром, ее так или иначе продают”. С Александром Гавриловым, главным редактором газеты “Книжное обозрение” и журнала “Что читать”, беседует Александра Борисенко. — “Иностранная литература”, 2009, № 7.
“ А. Г. Изначально „толстые” журналы, собственно, и выполняли функции если не литературных агентств, то по крайней мере скаутов, то есть рекомендателей текстов.
И если представить себе некоторую удивительную ситуацию, при которой редакция журнала сращивается с каким-то литературным агентством, оплачивающим эту замечательную поисковую работу, а журнал, в свою очередь, продолжает рекомендательную деятельность, то, кажется, мы только что нарисовали прекрасную модель бизнеса...
А. Б. Но этого не происходит.
А. Г. Этого не происходит не только здесь, но и нигде в мире.
А. Б. И в чем объяснение?
А. Г. Вероятно, объяснение в том, что литературному агентству не нужен журнал, а журналу неинтересно заниматься агентской деятельностью.
А. Б. Видимо, их рекомендательный пыл должен быть бескорыстным. То есть они должны писать не про то, за что им платят деньги, а про то, что они независимо выбрали.
А. Г. Да, совершенно верно. Их рекомендательный пыл везде бескорыстен, и поэтому живут они везде чрезвычайно плохо.
А. Б. И будут жить плохо?
А. Г. И будут жить плохо до тех пор, покуда будут жить”.
