Путешествие русского слова. Финалист “Большой книги” Андрей Балдин о “степном царе” Гоголе, “времяведе” Толстом и кирпичах, набитых буквами. Беседу вела Дарья Данилова. — “НГ Ex libris”, 2009, № 29, 6 августа.
Говорит Андрей Балдин: “<...> до перевода Библии евангельское событие совершалось как будто за бумажной перегородкой, за страницей с церковнославянским текстом. Этот древний язык „разгораживал” времена. И вдруг эта перегородка исчезает: слово Евангелия делается современно (со-временно: теперь оно соединяет, а не разгораживает времена), прозрачно, и мы — мимо слова — прямо смотрим на событие Христа. Перевод Библии означал революцию языка и сознания. Мы связываем эту революцию с Пушкиным, сюжет с переводом Библии не замечаем, а значит, видим это событие „вне пространства””.
Григорий Ревзин. Дворянин союзного значения. Умер Сергей Михалков. — “Коммерсантъ”, 2009, № 158, 28 августа <http://www.kommersant.ru>.
“Нет, все-таки самое цепляющее в нем — это как раз басни. Это столь экзотичные тексты, что даже интересно. Это очень редкий жанр в русской литературе. Тут прямой путь от дедушки Крылова — и сразу к нему. Он представлял какую-то архаическую линию русской жизни, прямо из XVIII века. Трудно представить себе современный контекст — литературный, политический, художественный, — в рамках которого он смотрелся бы естественно и вот так по-особому достойно, но среди русских вельмож XVIII века — от Анны Иоанновны до Павла I — пожалуй что да. Где надо — шутом, где надо — дипломатом, где надо — предаст, где надо — осудит, где можно — защитит, иногда может несущественно пострадать, чаще по долгу службы заставляет страдать других. Вообще, все, чего изволите, и при этом — с искренним уважением к каждому следующему государю и любовью к государству, позволяющему с воодушевлением переписывать гимн под каждую очередную нужду. Некролог ему следовало бы писать стихами, что-нибудь в стиле Тредиаковского, „На смерть вельможи””.
Сергей Роганов. Что приоткрыл миру Фредди Крюгер. Метафизика в стиле “ Horror ”. — “Русский Журнал”, 2009, 13 августа <http://russ.ru>.
“„Фильмы ужасов отражают и эксплуатируют распространенные страхи и фобии массового сознания”, — скажет любой ревностный адепт „высокой” культуры и в России, и на Западе. Будто бы? Страхи и фобии Мартина Хайдеггера чем-то отличаются от массовых? А страхи и фобии Зигмунда Фрейда из другого теста?”
“Массовому не прощают только того, что оно так же, как и высокая культура, умеет наслаждаться ужасами, испытывать те же самые ощущения и размышлять в духе тех же самых „онтологий”, даже не прикасаясь к томам классиков”.
Cм. также: Сергей Роганов, “Бездомная смерть. Медицинские и философские аспекты умирания” (беседовала Ольга Балла) — “Частный корреспондент”, 2009, 18 августа <http://www.chaskor.ru>.
См. также: Сергей Роганов, “„Черный феномен” свободного сознания” — “Новый мир”, 2009, № 10.
Лев Рубинштейн. Нетленка в духовке. — “Грани.Ру”, 2009, 5 августа <http://www.grani.ru>.
“В 70-е годы в моей тогдашней компании имели широкое хождение словечки типа „духовка”, „нетленка” или „сакралка”. Такова была ироническая реакция художников и литераторов моего круга на высокопарные и абсолютно, как мы были уверены, лишенные реального содержания разговоры наших тогдашних оппонентов-традиционалистов о „непреходящих ценностях”, „нетленных полотнах”, „духовной основе искусства” и „сакрализации реальности”. Мне-то всегда казалось и кажется до сих пор, что одной из главных задач искусства является как раз десакрализация реальности, освобождение ее поверхности от водорослей и ракушек различных предрассудков и суеверий, пышно именуемых то сакральностью, то духовностью, то еще чем-нибудь в таком роде. Какой-либо позитивный смысл эти слова имеют лишь в богословском контексте. Будучи вырванными из него, они, как топоры, повисают в спертом от концентрированной духовности воздухе. Они становятся в лучшем случае метафорами. А метафоры всегда уместны лишь в качестве метафор”.
Александр Самоваров. Почему корежит Россию. — “Литературная газета”, 2009, № 32, 5 — 11 августа.
“Когда я работал над книгой, мне позвонил однокурсник и спросил, что за книжку я пишу. Я ответил: пишу о русском национальном самосознании. На том конце телефонного провода — тишина. А потом почти крик моего давнего приятеля, природного русского человека: „Да отвязались бы вы от евреев!” Я говорю: „Сережа, это книга не о евреях, а о русских”. Мой знакомый, между прочим, кандидат исторических наук.
Но его реакция показательна. Сочетание слов „русское национальное самосознание” почти пугает русских же людей”.
Александр Самоваров. Русский стандарт — в школу! — “Русский Обозреватель”, 2009, 1 сентября <http://www.rus-obr.ru>.
“И что будет в реальной школе, если в московских школах посвятить урок толерантности и рассказу о холокосте? Не знаю, в чью голову эта идея пришла. Может быть, это тайный враг еврейского народа? Ибо всякий, кто работал в школе учителем, понимает, во что может перейти такой урок. Далеко не все дети знают, что такое холокост, и у них сразу возникнут специфические вопросы — а за что немцы уничтожали евреев
в газовых печах? Ни за что? Все немцы вот так сошли с ума и ни за что сжигали евреев в газовых печах? „Да нет, — скажут учителя, — это не немцы, это Гитлер”? „А Гитлер чего хотел?”— спросят любознательные дети. И так далее. К тому же какая-то часть учеников знает про холокост и имеет собственное отношение ко всему этому, и вполне вероятно, что они на уроке или после урока поделятся этим своим отношением с остальными детьми. Бездумное перенесение западных образцов на нашу почву всегда будет приводить к обратным результатам: „Хотели как лучше, а получилось как всегда””.
Сергей Семанов. Быть русским достойно есть. — “АПН”, 2009, 7 августа <http://www.apn.ru>.
Среди прочего автор вспоминает: “В начале горбачевской перестройки (Горбачев — ничтожество и дрянь, но сперва повеяло чем-то свежим) меня избрали заместителем председателя жилищной комиссии Союза писателей (председателем был один „классик”, но он не отвлекался). То была вторая по значению комиссия в Союзе (после приемной, ибо поступить тогда „в писатели” было очень трудно). Мы распределяли квартиры, хорошие и бесплатно, что сейчас кажется чем-то невероятным. В работе нашей, как и во многих иных общественных и даже государственных организациях, четко, хотя и негласно, соблюдался принцип двоичности — наличие русской партии и еврейской. Свидетельствую, что в нашей важной и сугубо деловой сфере обе партии взаимодействовали разумно и успешно. Скажу, например, что в ту пору хорошие квартиры получили известный П. Палиевский и еврей А. Нежный, заметный тогда публицист. Взаимодействие достигалось просто. От русских прикровенные переговоры вел я, от евреев — малоизвестный прозаик, русский, но имел он долгосрочную еврейскую любовницу, от которой весьма зависел (ввиду щекотливых тех обстоятельств имя его опустим). Переговоры осуществлялись примерно так: подходил к нему я и говорил, что подал заявление такой-то, ваши его вроде бы недолюбливают, но литератор он хороший, а дела его плохи — жена беременна, теща больная, жить негде, надо помочь... Он обещал, видимо говорил со своими, все проходило спокойно и благополучно. Или он говорил мне примерно то же: ваши к этому писателю не очень, но жена больна, теща беременна и т. п. Я обещал, говорил с нашими, но не со всеми, была у нас поэтесса Т. Пономарева, патриотичная, но очень нервная, с такими договариваться в серьезных делах трудно, обходились без нее. Оба крыла нашей литературной птицы махали слаженно, и летала она в тогдашних взвихренных небесах вполне спокойно. Приятно вспоминать. Случаев подобного плодотворного сотрудничества русских и евреев было тогда крайне мало, но они имелись, и в этом проглядывается возможное будущее”.
Олег Сивун. Я левый буржуа. Или сдержанный левак. Беседу вел Сергей Шаповал. — “Культура”, 2009, № 32, 20 — 26 августа.
“Мне кажется, письмо не обладает никаким целеполаганием, оно ценно само по себе. Письмо — самодостаточный процесс, личность с ним не соприкасается. Когда ты начинаешь писать, ты перестаешь быть той личностью, которая существовала до писания. Акт письма — это прежде всего отход от самого себя. Язык более автономен, чем личность, он обладает правами на текст, автор вторичен. Основу всего составляют именно языковые потоки, причем они не всегда находятся в тебе, они проявляются в моменты письма. Поэтому я протестую против точки зрения, согласно которой личность и писатель — это одно и то же”.
