были быть в самом центре жизни маленького городка. Их средства были ограничены, но время - нет: они могли позволить себе немало его для пустопорожних разговоров. Если они не все были республиканцами, как утверждала мадам Ла-Фарж, то, во всяком случае, были политизированы, поскольку политика - местная и национальная - давала поводы для беспокойства и дискуссий там, где других поводов для размышлений было сравнительно мало. Во всяком случае, их к этому приучили.
Сын буржуа был воспитан на классической науке. Идеалы, заложенные в нем, какими бы смутными они ни были, соответствовали доступным ему занятиям и усиливали их действие: следить за управлением имением (пусть и на расстоянии), выполнять какую-нибудь общественную работу, не отнимающую много времени, изредка появляться "на форуме" и отводить много времени для "наслаждений духа и дружбы" - все это было достойно учения римских текстов".
Римская или нет, эта буржуазия была сельской. Часто она жила в поместье или в пределах досягаемости от него. Земельная собственность означала сначала избирательные права, а затем экономический престиж вплоть до 1870 года. Буржуа "измерял свое влияние размерами своих земель". Даже если должность, профессия или ремесло требовали от него поселиться в городе, земля оставалась рядом, и он оставался рядом с ней, потому что это был истинный источник его состояния, а значит, его влияния и статуса.
Излишне говорить, что не все буржуи ничего не делали. И очевидно, что буржуа был (и остается) запутанным термином, который скрывает еще больше различий, чем показывает. Согласно Эмилю Гийомену, в первые 20 лет Республики население Серильи делилось на четыре основные группы: большие помещичьи семьи, отгороженные от всех остальных групп и прочно связанные со своей кастой; более доступная группа - врачи, аптекари, нотариусы, богатейшие купцы и немногочисленные государственные служащие; третья группа - бизнесмены (торговцы, скототорговцы, лавочники), управляющие и другие агенты по продаже недвижимости, а также зажиточные фермеры, обеспечивавшие связь с четвертой группой - "маленькими людьми", мелкими лавочниками и ремесленниками. Именно представители последней группы подчеркивали противопоставление города и деревни, надевая костюмные пиджаки и выставляя собаку, чтобы отличить себя от "крестьян в синих плащах, чья речь была грубой, безлюдной и жаргонной". Но, видимо, именно эти люди, наиболее близкие к крестьянам, которых они презирали, которые в свою очередь возмущались и завидовали им, были великими носителями тех укладов и нравов, которые они сами так старались перенять.
Именно здесь термин "буржуа" может легко нас обмануть. Где закончилась буржуазия и начался "народ" или "маленькие люди", зависит от точки зрения. Для большинства чиновников - после второй группы Гийона. Для низших сословий - где-то в четвертой. Где проходит граница, не так уж важно, если мы помним, насколько гибким был термин "буржуа", и что он имел значение для людей того времени, которые проводили достаточно тонкие различия (хотя и довольно путаные). Крестьяне очень хорошо понимали то, что в свое время дофинуа Барнав осуждал как важность, причем на всех уровнях.
Мистраль, который относился к роду босяков, рассказывает, что в его семье, состоявшей из очень зажиточных фермеров (своего рода "переходный период между крестьянством и буржуазией"), родители были угодливы перед месье, которые говорили не так, как они, и что его отец, который обычно называл свою жену "госпожой", в присутствии своих социальных начальников называл ее ma mousé (женщина или жена)".
Еще важнее было то, что можно было довольно легко перейти из одного класса в другой, подняться из дряхлой буржуазии в менее дряхлую. И что социальная иерархия маленьких городков была выстроена таким образом, что те, кто поднимался на ступеньку выше, оставались рядом друг с другом и с теми, кто стоял позади"°. Это еще один аспект буржуазии: с одной стороны, праздность и время для общения с другими, с другой - активность и возможность влиять на других не только аргументами, но и примером. Это хорошо выразил в 1853 г. субпрефект Обюссона в Крезе, объясняя, что буржуазия в его районе появилась недавно, а ее народные корни еще очень заметны. "Это все тот же народ, но более богатый и образованный. Его ум и активность поразительны, его гордость и честолюбие безмерны. ...Такая буржуазия держит народ в своих руках, как я в данный момент держу свою ручку. Она ведет их дела, ссужает их деньгами, льстит им бесчисленными семейными связями". Вот он, начинающий буржуа, вытесняющий старого.
Издержки и заработная плата росли, а цены на урожай - нет, поскольку железные дороги заранее предупреждали дефицит, перевозя зерно по всей стране. Тем не менее, земельный голод поддерживал рост цен на землю. К концу Второй империи земля стоила так дорого, что даже при самом лучшем управлении она приносила не более 2-3% дохода, в то время как надежные облигации или акции могли приносить доход в 5% и более}. К началу века помещичье хозяйство превратилось в обузу, нехватка рабочих рук еще больше снизила его доходы, а престиж сельских буржуа, сфера деятельности которых сокращалась вместе с их доходами, заметно упал. Все более обособляясь, старая буржуазия вытеснялась новыми людьми, навязывавшими себя богатством и услугами, которые приводили их в широкий контакт с крестьянами, с которыми они имели дело профессионально - в конторе, магазине, магазине.
В то время как крупное землевладение становилось все более убыточным, крестьяне зарабатывали больше на тех акрах, которые они могли обрабатывать сами с помощью семьи и, самое большее, нескольких наемных рабочих под строгим надзором. Между тем, по мере того как крупное землевладение становилось все более убыточным, крестьяне лучше зарабатывали на тех акрах, которые они могли обрабатывать сами с помощью своей семьи и, в крайнем случае, нескольких наемных рабочих под строгим надзором".
Жить по-буржуазному стало дороже. Комфорт, еда, светская жизнь - все это становилось дороже. Небольшие доходы от земельных владений не успевали за ними. Мужчины, от которых зависел их социальный и экономический статус, реагировали на это тремя способами: экономили и упирались рогом, продавались, планировали семью или вступали в добровольное безбрачие. Первый способ ограничивал их повседневное влияние на общество, второй - устранял основу их влияния и престижа, третий, в результате которого семья нередко оставалась без прямого наследника, затрагивал связи, которые были неотъемлемой частью регионального влияния собственнического класса. Чужой наследник угасшей местной семьи уже не командовал престиж и интерес, которым пользовались его предшественники. В любом случае, он часто продавался.
Нигде эти процессы не проявлялись так ярко, как на юго-западе, где после 1860-х годов крупные поместья стали уступать место более мелким владениям, земельным пассам.
В результате
