Для местного крестьянина, писал он в 1873 г., правительство - это существо, "склонное к злоупотреблениям, жестокое к маленьким людям, требующее налогов, препятствующее контрабанде и живущее в Париже". Оно не было частью жизни крестьянина, он не имел в ней никакого участия; то, что оно могло бы его представлять, казалось бы бессмыслицей".
Тысячи чиновников - полицейские и жандармы, судьи и прокуроры, префекты и субпрефекты, - которые внимательно следили за "общественным духом" в деревне, жили в городах. Их отчеты отражали сложившееся там мнение. Это важно помнить, потому что даже низшие чины в провинциальных городах в той или иной степени участвовали в национальной политике, о которой их собратья в сельской местности не имели представления. Чиновники знали, что разница есть, и говорили об этом, когда их могли побеспокоить. Политика - для дворян и для буржуа, - объяснял в 1848 г. мэр-республиканец из Сент-Эньяна (Луар-и-Шер). Что касается бедных крестьян, то они делились на две категории: "заблуждающиеся и одурманенные".
В 1864 г. императорский прокурор в Бордо писал: "Различие между сельским населением и горожанами не существует. Сельские жители были равнодушны к политическим дебатам и вопросам, которые их непосредственно не касались, в то время как "в просвещенных классах и среди рабочего населения городов" политическая жизнь, "дух критики и дискуссии" приобрели новое измерение". Банальности, конечно, отсюда настолько привычные, что мы склонны их не замечать, но вот две темы, которые будут повторяться до конца века. Первая: политическая деятельность или, по крайней мере, дискуссия ограничивается городами, а страна, равнодушная к политике, интересуется только своим трудом. Во-вторых, за его пределами существовали некие "просвещенные классы", численность которых была явно ограничена, что еще больше сокращало политически значимое меньшинство.
"Только самая просвещенная часть общества" (Иссуар, Пюи-де-Дем, 1841 г.). "Классы, читающие газеты" (Арьеж, 1866 г.). "Высший и просвещенный класс, формирующий мнение масс" (Ломбез, Жер, 1867 г.). "Грамотный класс" и "ограниченный круг людей, интересующихся политикой".
(Мюрат, Канталь, 1867 г.), те немногие, кто "немного грамотнее массы населения" (Мауриак, Канталь, 1866 г.). "Часть населения с буквами" и "другая часть... которая не интересуется политикой" (Эпиналь, Вогезы, 1869 г.). Только горожане интересуются политическими вопросами (Анже, 1866 г.). "Только те, кто находится в комфортных условиях" (Лимож, 1867 г.). В то же время "деревенские жители, ... в огромном большинстве, заняты исключительно своим сельскохозяйственным трудом и равнодушны к событиям, волнующим мнение в крупных центрах" (Анже, 1866). "Непросвещенное рабочее население не интересуется принципиальными вопросами" (Лимож, 1867 г.). "Крестьянин поглощен своими делами" (Мориак, 1866 г.). Лесное население "не проявляет никакого интереса к политическим вопросам. В городах, где читают и обсуждают газеты, с большим интересом следят за дебатами в палате" (Mauriac,
1867). Крестьяне прислушивались, когда дело касалось их собственной жизни, например, как планируемая реорганизация армии и стоимость освобождения от военной службы. Стоило затронуть "частные интересы, которые только и господствуют над их стремлениями" (Cantal, 1866), и чиновники с некоторым удивлением отмечали, что "даже" деревенские люди начинали волноваться. Однако в большинстве случаев царило безразличие, и Третья республика поначалу, похоже, не принесла особых изменений. "Лишь немногие грамотные люди" обращали внимание на политику, писал в 1875 г. полицейский из Плезанса (Жер). Конституционные законы, - сообщал в 1875 г. командир жандармов в Бордо, - "вызывают восторг в городах, но почти не замечаются в деревне, озабоченной только тем, как продается вино". Даже политические кризисы 1876-1877 гг. не оказали влияния на людей, интересующихся филлоксерой, а не политикой.
Некогда пламенно революционный Жерс почти не вызывает отклика за пределами таких крупных центров, как Лектур.
В дальнейшем я покажу, как все это изменилось. Но, по крайней мере, в Пиренеях, судя по официальным отчетам, процесс шел мучительно медленно. Общественное мнение "остается мнением городов и буржуазии". Общественность, по-видимому, определяется как те немногие избиратели, которые читают газеты, а население - как та ничтожная часть людей, которые "умны и грамотны". Наконец, в 1898 году полицейский суперинтендант в Пертусе подобрал правильную описательную фразу, выделив "политическое население" в противовес "населению в целом", которое равнодушно к политике. Политическое население оставалось небольшим - возможно, четыре-пять человек в каждой деревне, которые, по мнению субпрефекта Памье, писавшего в 1905 г., обращают внимание на национальные или международные новости". Даже такой животрепещущий вопрос, как "дело Дрейфуса", чьи интриги "завораживали общественное мнение" в Лиможе, оставил сельских жителей равнодушными и не вызвал особого интереса за пределами провинциальных столиц с политическим классом*.
Но политическое сознание может существовать и вне тех людей, которые в любой эпохе проявляют интерес к политическим новостям и политическим дебатам. Если вводить в заблуждение, что взгляды нескольких человек составляют общественное мнение, то, конечно, столь же ошибочно говорить, что большинство не имеет своего мнения. Однако это мнение вряд ли было столь последовательным, как хотелось бы некоторым. В частности, марксистские исследователи стремились показать, что политическая напряженность вполне современного характера затрагивала крестьянство, что его борьба с помещиками, и чиновники имели политическое видение и вид протеста, которые вписывались в узнаваемую схему классовой борьбы. Маркс знал об этом лучше. Для Маркса французские крестьяне не были классом, поскольку "тождество интересов" не порождало в них "ни общности, ни национальной связи, ни политической организации". Придя к такому выводу в 1850 г. в "Восемнадцатом брюмера Лутса Бонапарта", Маркс не видел причин изменять или уточнять это утверждение сноской во втором издании 1869 г., так же как и Энгельс в третьем издании 1885 г. Оба они совершенно правильно заметили, что изоляция, способ производства и бедность, "усиленная плохими средствами сообщения Франции", обусловливают жизнь, мало связанную с обществом, то есть с политическим обществом с узнаваемой классовой структурой, которая их интересовала. Из этого оба сделали вывод, что крестьянство, не способное видеть себя и функционировать как класс, представляет собой некое "сложение гомологичных величин, подобно тому как картофель в мешке образует мешок с картошкой". О неспособности даже самых проницательных увидеть структуру крестьянского мира свидетельствует знаменитая фраза: "Маленькое хозяйство, крестьянин и его семья; рядом с ними еще одно маленькое хозяйство, еще один крестьянин и еще одна семья. Несколько десятков таких крестьян составляют деревню".* Ничего, кроме картошки, потому что формы организации, солидарности и ценности крестьянского мира не сводились к городским понятиям - пока не сводились.
На мой взгляд, скорее, крестьяне видели (и видят) себя не столько классом, сколько состоянием, образом жизни со своими иерархиями старого образца (богатые и бедные, более или менее доблестные и т.д.), которые долгое время их вполне устраивали. Социальные различия были заметны: между теми, кто
