крестьяне могли больше экономить, поскольку использовали семейную рабочую силу и не беспокоились о высоких зарплатах; обрабатывали землю больше, чем наемные рабочие крупных хозяйств; диверсифицировали свое хозяйство и поэтому меньше страдали от колебаний цен на зерно. В любом случае увеличение спроса, вызванное ростом уровня жизни, в сочетании с улучшением транспортной системы означало, что теперь на рынке можно было купить и продать больше урожая, причем по более выгодным ценам, по крайней мере, с точки зрения мелкого производителя, который в итоге получал больше денег, даже если рыночная цена была не очень высокой. Больше денег означало больше земли, а также большие, лучше построенные дома, лучшее питание, лучшую одежду и лучшие инструменты для производства большего количества продукции.
производство. Это также означало повышение уровня образования - для крестьянина за счет расширения социальных связей, для его детей - за счет школы. Лучше усваивая уроки, которые преподавала сельская буржуазия, крестьянин со временем брал на себя ее функции. Накануне Первой мировой войны Лабат обнаружил, что зажиточный крестьянин из Жерса заменил своих бывших беттеров не только в загородном доме или небольшом замке, который он купил у их наследников, но и на своих местах в муниципальном совете и мэрии, в качестве заместителя мирового судьи, в жюри присяжных и школьных советах, в составе администрации префектуры. Крестьяне становились "хозяевами деревни и сельской местности"?
Глава 15. КРЕСТЬЯНЕ И ПОЛИТИКА
Серьезным для этого режима и для его злорадства является то, что он рискует не быть рассказанным только после публикаций в Journal Officiel.
-ЛУИ ШЕВАЛЬЕ
Политизация французского крестьянства по-разному связывается с Французской революцией и ее последствиями или с лихорадочными днями 1848 года и шумной пропагандой тех лет, которые увенчались восстанием в декабре 1851 года. Морис Агульон написал фундаментальную работу, в которой показал, как сельское и мелкопоместное население провинциального города Вар пробудилось к национальной политике, как политика буржуазии стала политикой крестьянства; а Филипп Вижье проследил аналогичные события немного севернее, в альпийских регионах. Несмотря на предупреждение Агульона о том, что предыстория современной демократии во Франции уходит далеко в 1860-е годы, до сих пор принято считать, что политические тенденции, приостановленные во время имперского перерыва, каким-то образом ожили и выразились, когда наконец-то получили свободу после 1871 и 1877 годов. Стабильность политической ориентации, тщательно нанесенная на карты Франсуа Гогюэлем и его последователями, а также эволюции, объясненные Андре Зигфридом и другими, как представляется, подтверждают это мнение.
Моя цель здесь, как и во всей этой книге, состоит в том, чтобы предположить, что на значительной части территории Франции процесс политизации шел медленнее, чем мы думаем; что, хотя многие регионы действительно двигались в том темпе, который указывают историки, другим потребовалось больше времени. Конечно, в этих регионах революция, террор, 1848 год и переворот Луи Наполеона 2 декабря в какой-то мере заложили основы политических взглядов, но они вписывались в более ранние структуры, основанные на других воспоминаниях, например, о Реформации, и служили другим интересам, прежде всего местным. Политика в тех частях сельской Франции, которые я рассматривал, оставалась на архаичной стадии - локальной и личной - по крайней мере, до 1880-х годов. Эволюция к современности, то есть к осознанию и озабоченности проблемами национального или международного масштаба, в этих регионах, по-видимому, началась после 1870'х. Это произошло в ходе интеграции этих районов во Францию - в рамках того же медленного и сложного процесса, который мы наблюдали до сих пор: перетекания городского уклада и ценностей в сельскую местность, колонизации страны городом.
Вопрос не в том, существовала ли политика в деревне. Каждая община в определенном смысле была полисом. Вопрос в том, можно ли интерпретировать локальные, sui generic интересы, которые там вырабатывались, в привычных терминах национальной политики. Этот вопрос не мог не волновать многих французов того времени. Жюль Валлес, знавший кое-что о слаборазвитой Франции благодаря тому, что родился в Ле-Пюи, в Велае, отражал господствующую точку зрения, которая в лучшем случае была взглядом из провинциального городка. Летом 1880 г. он опубликовал рассказ, который можно назвать историческим вымыслом, о зерновом бунте, потрясшем важный рыночный город Бузанже в Индре в 1847 голодном году". В этом рассказе Валлес усложняет небольшую жаккарду, вводя в нее атрибутику современной политики: революционные идеи, тайные общества, полицейских, все сценические свойства городской политической сцены, на фоне которой неизбежно возникала сельская, даже у сочувствующих наблюдателей.
Но крестьянская политика не была похожа на политику Ле-Пюи, Нанта или Кана, которую знал Валлес, не говоря уже о политике "Справедливости" Клемансо, в которой появился рассказ Валлеса. И если трудно сказать, чем была крестьянская политика, то не так уж трудно показать, чем она не была. Это я и попытаюсь сделать.
Переход от традиционной локальной политики к современной национальной произошел тогда, когда индивиды и группы перешли от безразличия к участию, поскольку почувствовали свою причастность к нации. Это означало не только интеллектуальную эволюцию - осознание себя частью более широкой структуры. Это означало, что мужчины и женщины, как частные лица и как члены определенных групп, должны быть убеждены в том, что происходящее в этом широком образовании имеет для них значение и должно приниматься во внимание. Другими словами, национальная политика становится актуальной, когда видно, что национальные дела влияют на людей и местность. Но прежде чем это можно было увидеть, это должно было произойти. Пока этого не произошло, т.е. пока дороги, рынки, товары и рабочие места не стали частью национального целого и не зависели от национальных событий, архаичная политика, как мы ее вполне можем назвать, имела вполне здравый смысл. И мы увидим, что такая политика эффективно существовала до тех пор, пока существовали условия, которые она отражала и обслуживала; и что, когда она разрушилась, она оставила свой след в современной политике, какой мы ее знаем.
Мы уже говорили, что правительство и государство в первой половине XIX в. смутно представлялись как органы взимания налогов, изредка вмешивающиеся в поддержание общественного порядка (не обязательно тождественного местному) и отправление правосудия (не обязательно тождественного справедливости). Как и альпийские крестьяне, описанные Адольфом Бланки в 1848 г., как и бретонцы, о которых писал Эмиль Сувестр в 1843 г., деревенские люди того времени знали только "la douane et le fisc". Правительство, его форма, его название, имена его лидеров и его институты оставались неизвестными или почти неизвестными. А те партии, которые существовали, были политическими только потому, что представляли что-то другое, например религию. Автор путеводителя по Аулу в Пиренеях хорошо выразился.
