исследователи полагают, что отсутствие точного определения института цензуры в Оксфордском словаре английского языка и Новом международном словаре Вебстера свидетельствует о чужеродности самого явления для англосаксонского мира, смею заверить, что это вовсе не так. Не забираясь в бездны европейской истории, напомню, что при Генрихе VIII в 1529 году была введена жесткая цензура, против которой боролись вплоть до 1695 года, когда был отменен печально известный «Акт о разрешениях». Это была совсем не простая борьба, в которой участвовали высокие умы британской культуры.
Одним из самых знаменитых памфлетов против цензуры в Англии было знаменитое сочинение Джона Мильтона «Areopagitica», опубликованное в 1644 году. Его пафос не потерял смысла и в новейшие времена: «Когда истина выходит на борьбу, мы оскорбляем ее, заставляя с помощью цензуры и запрещений сомневаться в ее силе. <…> Убить хорошую книгу – то же, что убить хорошего человека; тот, кто убивает человека, убивает разумное создание, подобие Божие; но тот, кто уничтожает хорошую книгу, убивает самый разум, действительное, истинное подобие Господа». Бернард Шоу наверняка вспоминал об этом памфлете Драйдена, когда написал: «Наиболее законченной формой цензуры является убийство». Замечу, что «Акт о разрешениях» был не последним бастионом британской цензуры. Театральные сатиры Генри Филдинга так разозлили сэра Роберта Уолпола, возглавлявшего правительство Великобритании, что в 1737 году был принят Закон о театральной цензуре, вынудивший Филдинга прекратить занятия драматургией, но побудивший его стать великим прозаиком, автором гениального «Тома Джонса, найденыша».
Замечу, что этот закон был принят почти за 60 лет до того, как Екатерина II решила упорядочить разнообразие запретительных ведомств и учредила в Российской империи институт цензуры, что произошло, как известно, в 1796 году. Впрочем, есть одно существенное отличие от Туманного Альбиона. В России к цензуре, как и к власти, всегда относились с сакральным ужасом. Не случайно герой романа В.В. Набокова «Дар» Федор Годунов-Чердынцев проницательно замечает: «В России цензурное ведомство возникло раньше литературы; всегда чувствовалось его роковое старшинство». Если считать, что первый индекс запрещенных сочинений на древнерусском языке был включен в «Изборник» 1073 года, а «Слово о полку Игореве» появилось через сто лет, то с В. Набоковым не поспоришь.
Это «роковое старшинство» цензуры было ощутимо и во время «круглого стола» в Союзе театральных деятелей, где, в частности, обсуждали выступление Константина Райкина на минувшем съезде СТД, – впрочем, в отсутствие самого руководителя театра «Сатирикон», что, безусловно, определяло некоторую неловкость происходящего. У всех выступавших – а они имели счастье работать не только в новой России, но и в СССР – есть своя история отношений с советским цензурным ведомством – и у М. Левитина, и у И. Райхельгауза, и у А. Вилькина, и у А. Бородина, и даже у А. Калягина. Потому никого из них не надо убеждать в том, что сегодняшняя театральная практика кардинально отличается от всего, что происходило в пору идеологического господства КПСС. Даже у меня не выветрились из памяти ежемесячные путешествия из редакции журнала «Театр» в здание издательства «Искусство», где наш милейший цензор гулял своим красным карандашом по рецензиям о спектаклях О. Ефремова, Г. Товстоногова, Ю. Любимова и А. Эфроса и выискивал антисоветчину в исторических изысканиях об отношениях К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. И всем участникам дискуссии не надо было доказывать, что сегодня ничего подобного нет и в помине. И про Конституцию знают, и про Положение о театре, где все права и свободы театральных деятелей прописаны самым подробным образом.
Их опасения связаны не с отсутствием базовых документов, защищающих свободу творчества, а с людьми, которые, несмотря на свои ответственные должности, этих документов никогда не читали. С людьми, которые уверены, что имеют право отстаивать свои взгляды, используя в качестве аргументов свиные головы и склянки с мочой.
В Российской Федерации прописаны все процедуры, которые определяют возможность запрещения произведений искусства и литературы, – такое право имеет только суд. И никто другой. Но одновременно надо понимать, что прения прокурора и адвоката – это вовсе не искусствоведческая дискуссия. А потому надо выстраивать новые отношения театра и общества, заниматься просветительской деятельностью, воспитанием публики. Уверен, что в этом едины все деятели театра – и те, кто разделяет тревогу К. Райкина, и те, кому она кажется беспочвенной.
Ноябрь 2016
Попытка написать пейзаж
Редактор телеканала «Звезда» был настойчив, и я согласился дать интервью по поводу странных событий, разворачивающихся вокруг еще не завершенной картины Алексея Учителя о знаменитой балерине Матильде Кшесинской.
Честно говоря, перед отлетом в Ереван, где мне предстояли важные встречи, как говорили в старые времена, с руководителями ряда министерств и ведомств, меньше всего хотелось с серьезным видом рассуждать об очевидном идиотизме очередной малоизвестной общественной организации, которая решила прославиться «наездом» на одного из лидеров отечественной кинематографии. Но отказ выглядел бы малодушием. Тем более что коллеги готовы были прислать съемочную группу в аэропорт. Вспомнил Тригорина из чеховской «Чайки», который рассказывал Нине Заречной о том, что он любит писать пейзажи, но как русский писатель-гражданин он понимает, что должен говорить о народе, его страданиях, правах человека… И дал согласие на интервью. Словом, Армения Арменией, но Матильда Кшесинская вместе с государем императором Николаем II должны стучать в мое сердце. Тем более в дни, когда, отметив праздник народного единства, мы плавно перетекали к размышлениям о 99-летии Октябрьского переворота.
Еще раз сформулирую свою позицию по существу. Отметив при этом, что незавершенный фильм бесплатно получил беспрецедентную известность, хотя его никто не видел и никто не знает, каким он получится на самом деле. Словом, с Алексея Учителя уже причитается.
Теперь самое время перейти к вопросам оскорбления чувств верующих и русского патриотизма. Для меня остается загадкой, как может оскорбить кого бы то ни было ненаписанная книга и незавершенный фильм, о котором невозможно судить по невнятному рекламному клипу. С таким же успехом можно предъявить претензии ко всем великим художникам, которые имели дерзость выразить представление о распятом Божьем Сыне, – как известно, на этих полотнах он лишен покровов.
Кровавое убийство Николая II и его семьи – преступление большевиков, которое нельзя оправдать. Российский император и его близкие приняли мученическую смерть, встав в ряд с великими страстотерпцами мировой истории. Только человек без сердца решит оспаривать решение Русской православной церкви о причислении Николая II и его семьи к лику святых как мучеников и страстотерпцев. Только человек, лишенный элементарного здравого смысла, захочет закрыть глаза на трагическую противоречивость этой исторической фигуры.
Николай II был реальным героем, со страстями, заблуждениями, роковыми ошибками. Он не
