пролежала на своей пышущей жаром подушке; я смутно помню, что все время говорила, звала маму, бабушку, о чем-то просила их. Иногда я вскакивала и порывалась бежать, но мама удерживала меня за плечи и укладывала снова, а бабушка накрывала мой лоб мокрой тряпкой.
Ко мне никого не пускали: ни сестер, ни подруг. Я жила словно в полудреме, все слыша и чувствуя, но не принимая участия в окружавших меня событиях.
Первое, что я увидела, придя в себя, был кусок синего неба в окне и прильнувшие к стеклу лица моих школьных подруг Патимат и Шамсият.
— Узнаешь подружек? — спросила бабушка, гладя мою руку, лежавшую на одеяле.
— Да, — я кивнула головой и почему-то заплакала.
— Не надо плакать, смерть далеко отошла от тебя, милая.
— Бабушка, позови девочек. Ладно?
— Не могу. Болезнь эта заразная. Не приведи аллах, она пойдет от нас в другой дом.
Я хотела махнуть подругам рукой, но не смогла поднять ее. У меня была такая слабость, что казалось, мое тело вылеплено из ваты.
— Девочки… — прошептала я и приподняла голову. Но тут почувствовала необычную легкость. — Что со мной, бабушка?
— Косы, доченька, пришлось отрезать, из-за болезни… Ну-ну, не плачь, правду говорят: есть голова — косы вырастут! Не беда, когда потерян кнут, беда — когда погибает конь.
Мои длинные густые волосы были бабушкиной гордостью. Она заплетала их в мелкие косички, которые заматывала на концах нитками, чтобы косички не расплетались. Когда я училась в третьем классе, они бились уже у самых колен. Каждое воскресенье она размельчала горький миндаль в медной ступе, потом разводила его в яичном желтке, мазала этой кашицей мне голову и обвязывала ее толстым полотенцем, которое я не снимала всю ночь. А наутро бабушка начинала причесывать меня. Когда у нее было хорошее настроение, она, водя гребешком по моим волосам, ласково ворчала, а у самой глаза сияли гордостью:
— Ну что за голова! Где у людей одна волосинка, у нее десять выросло. Руки немеют, пока расчешешь! Устаю я тебя причесывать!
А я очень рано поняла, что хорошо иметь длинные косы, и украдкой с удовольствием ловила восхищенные взгляды людей, оборачивавшихся мне вслед.
— Бабушка, они больше не вырастут?
— Вырастут, доченька, иншааллах, как трава на черноземе! В нашем роду все женщины славились хорошими волосами, и седеем мы поздно. Когда умерла моя мать — а умерла она в семьдесят лет, пусть ей достанется на том свете райский уголок, — на ее голове было всего несколько седых волосинок, а косы лежали тяжелым снопом…
В это время в комнату вошла мама, в руках она держала большую самодельную корзину.
— Вай, приехала! — обрадовалась бабушка. — А я в эти дни так волновалась, чуть с ума не сошла. Как ты добралась?
— Добралась, слава аллаху! — вздохнула мама. — Как она?
— Пришла в себя. Плачет, бедненькая…
— Не плачь, милая! Скоро будешь бегать. — Мама поцеловала меня и стала снимать черную изношенную телогрейку, перехваченную толстой крученой веревкой. Этой веревкой мы раньше привязывали мешки на спину ослику. От телогрейки несло тяжелым сырым запахом.
— Ну как, удачно съездила? — спросила бабушка, не сводя с корзины глаз.
— Ничего, кое-что для нее достала, — мама качнула головой в мою сторону и, охнув, села на пол. Огромные галоши, надетые прямо на шерстяные чулки, держались благодаря такой же толстой крученой веревке, которой до самых колен были обмотаны мамины ноги. Когда она разулась, мы увидели на ногах волдыри, словно от ожогов.
— Вабабай! Как ты только дошла! Ну и время наступило! Ишак и мул не вынесут того, что выпало на долю женщины.
— Неужели никогда не кончится эта проклятая война, неужели я не смогу, как раньше, хоть полчасика посидеть на крыльце, ни о чем не думая, и над головой будет светить доброе мирное солнышко? — сетовала мама.
— У самой высокой горы есть последняя вершина, у самой глубокой пропасти есть дно. Так самому могучему злу обязательно наступит конец. Увидишь, что станется с теми, кто послал людям беду, отнял у них мир, — утешала ее бабушка.
— Мне посоветовали купить гранаты. Салихат сказала, что они придают силы, обновляют кровь. — И мама один за другим достала из корзины красные круглые плоды, которых я раньше никогда не видела. Они были похожи на большие яблоки.
— А как поживает Салихат? Ты опять у нее останавливалась? Какие вести от сына?
— Дом Салихат открыт для всех, а от сына давно ничего нет…
— Ты правильно сделала, что купила гранаты. Когда Айшат болела, ей тоже их привезли, очень помогли. На что выменяла?
— На кольцо.
— С бирюзой?
— А другого у меня и не было.
— Ну да, память о моей матери… Но что же делать, здоровье человека дороже. — Бабушка взяла гранат, повернулась ко мне: — Теперь ты каждый день будешь есть по одному.
— Салихат сказала, что их нужно есть с медом. Я по дороге завернула в Хариколо. — И мама достала из корзины литровую банку с янтарно-прозрачным медом. — В обмен ничего не взяли, хотела отдать свой кружевной платок, обиделись. Вот еще и морковь положили в корзину.
— Разве Наби возьмет? Пчел он не для себя держит, а для людей. Как я ему завидую, сколько больных поставил на ноги своим лекарством! Помоги аллах, чтобы все его сыновья и братья вернулись живыми!
Не успела мама выложить из корзины продукты, как со двора донесся крик бригадирши Умалхайир:
— Выходите! Навоз будем разбрасывать по участкам!
— Вай! Она так устала… — выглянула в окно бабушка, но мама жестом остановила ее.
— Сейчас, сейчас, Умалхайир, одеваюсь!
— Куда же ты с такими волдырями? — заволновалась бабушка.
— Спасибо людям, что отпустили на четыре дня в город. У других тоже ноги не отдыхают. — Мама быстро оделась и вышла.
Кончиком ножа бабушка осторожно надрезала кожуру, разломила гранат пополам, и я увидела внутри красные, тесно прижавшиеся друг к другу зернышки. Они чем-то напоминали бусы, которые мама носила до войны. Взяв половину граната, бабушка расщепила ее.
— Бисмиллахи, рахмани, рахим! Помоги аллах, чтобы каждое зернышко влило в больное тело бальзам, убивающий все недуги! Пусть обновится кровь, порозовеют щеки! — И она положила зернышко мне в рот.
— Не хочу, кисло! — Я выплюнула его и захныкала.
— Если хочешь выздороветь, нужно есть каждый день по одному гранату. — Бабушка опустила гранат в мед.
Но мед показался горьким, меня затошнило.
— Не хочу! — Язык болел и был совсем сухим.
— Ты думаешь, что это обыкновенный гранат, доченька? Он волшебный! — она на минуту задумалась. — Если ты съешь его целиком и не уронишь при этом ни одного зернышка, то можешь загадать любое желание,
