Проходимец Волков хорошо это понимал и не стал посредством угрозы требовать с Потемкина деньги, а в деньгах он страшно нуждался. Все те тысячи, которые Волков получил с Потемкина за «молчание», давным-давно были прожиты…
Волков долгое время «шатался» за границей, проживая то в Гамбурге, то в Берлине, то в Париже, и везде сорил деньгами, не зная им цены.
За границей он выдавал себя и за графа, и за русского князя под вымышленными фамилиями. Когда деньги стали убывать, Волков пробовал занимать.
Ему, «русскому богачу, вельможе», открыт был кредит. Волков давал векселя и обещал огромные проценты. Ему верили. Подошел срок расплаты, у проходимца не было чем заплатить не только долг, но даже и проценты.
Кредиторы Волкова заволновались; его долговые обязательства были представлены ко взысканию в суд.
Волкову угрожала тюрьма. Его обязали подпискою о невыезде; за ним следили.
Волков был хитер и умен и не дожидался: пока за ним придут, чтобы отвезти его в тюрьму, а уезжал из того города, где был должен.
Он благополучно приезжал в другой город, здесь изобретал себе фамилию и громкий титул; под разными предлогами брал взаймы большие куши денег и, разумеется, опять ничего не платил.
Так жил пройдоха Волков из года в год, перекочевывая из города в город, из государства в государство.
«Сколько веревку ни вить, а концу быть» — так случилось и с Волковым. Ему перестали верить, смотрели на него, как на проходимца, авантюриста.
Волков обеднел так, что даже бывали дни, когда ему не было чем заплатить за кусок хлеба и приходилось по неделям голодать.
И вот, чуть не побираясь дорогою, побрел он в свою родную землю; добрался кое-как до Петербурга, поселился на чердаке одного огромного дама и стал тут умышлять, как ему жить, чем существовать.
К своему университетскому товарищу он боялся идти — Потемкин всесилен и угрозою на него не подействуешь.
«Я Гришке Потемкину угрожать, а он без всякой угрозы прикажет меня, раба Божия, связать да в тюрьму отправить; а то еще и подальше пошлет… В Сибирь угодишь. А мне туда не рука, холодно там. Нет, теперь Гришку угрозой не проймешь. Надо что-нибудь другое придумать».
И вот Волков подружился с одним из лакеев Потемкина; от этого лакея он выведал многое, между прочим, узнал, что Григорий Александрович все еще продолжает любить княжну Полянскую, что часто бывает в доме ее отца. Волков свел также знакомство с одной из горничных княжны Натальи Платоновны; от нее узнал, что княжна любит не Потемкина, а бедного офицера, который томится в крепости, замешанный по делу мятежника Пугачева.
Этого Волкову казалось достаточным, и под предлогом помочь университетскому товарищу он проник к Потемкину и, как уже знаем, пришел в самую пору. Григорий Александрович нуждался в помощи Волкова.
На другой день Волков в назначенное Потемкиным время был уже в его кабинете. Григорий Александрович приказал никого не принимать и заперся в кабинете с Волковым. Долго говорили они, а про что — того никто не знал и не слыхал.
Наконец дверь кабинета была отперта, из нее вышел Волков; довольная улыбка скользила по его мясистым губам; очевидно, он был чем-то доволен.
— Смотри, Волков, чтобы сделано было все аккуратно и притом тихо, без всякой оплошности, со всякой осторожностью, — проговорил ему Потемкин.
— Обработаю в лучшем виде, только не скупись, ваше превосходительство, и денег не жалей.
— Разве я жалею… Я дал все, что ты просил. А когда кончишь дело, получишь вдвое больше.
— Ладно, подождем…
— Повторяю, Волков, выполни обещанное — получишь большую награду; ну, если не выполнишь или как проболтаешься — в ту пору на себя пеняй… Сибири тебе, любезный, не миновать.
— Зачем в Сибирь, ваше превосходительство, там холодно, а я привык в тепле жить!
— Повторяю, это зависит от тебя. Прощай! Проводите! — громко приказал Потемкин лакеям: показывая на Волкова.
Однажды утром, когда бедняга Серебряков, сидя в каземате крепости, предавался своим невеселым мечтам, дверь в его камеру отворилась и вошедший тюремный смотритель проговорил ему:
— Вы свободны, господин офицер.
— Как?.. Как вы сказали? — не веря своим ушам, переспросил обрадованный Серебряков.
— Говорю, вы свободны и можете идти куда хотите.
— Господи, вот радость-то! Кто же меня освобождает?
— По высочайшему повелению.
— Стало быть, императрица приказала меня выпустить?
— Известно… Вы, господин офицер, обвинялись в соучастии с Пугачевым. А ее императорскому величеству угодно было все, что касается Пугачева, «предать забвению» и всех подозреваемых в соучастии и находящихся в тюрьмах — освободить, — ответил Серебрякову тюремный смотритель.
— О, чем я заплачу за доброту ее величеству! — воскликнул растроганный Серебряков.
— Верной службой ее величеству.
— Да, да, господин смотритель, вы правы, я жизнь свою положу ради службы матушке-царице.
— Из тюрьмы прямо отправляйтесь к его превосходительству Григорию Александровичу Потемкину…
— К Потемкину, зачем? Нет, к нему, я не пойду! — не скрывая своего неудовольствия, проговорил Серебряков.
Вы должны идти, господин офицер, к его превосходительству к Григорию Александровичу Потемкину, от него вы услышите волю императрицы.
— Что ж, я пойду, если это нужно.
— Непременно нужно… Ведение вашего дела поручено генералу Потемкину. Даю вам, молодой человек, на прощание добрый совет: будьте как можно почтительнее с его превосходительством… Генерал Потемкин имеет огромное влияние и силу… Не забывайте, вы находитесь у него в подчинении и всецело зависите от его превосходительства, — проговорил Серебрякову смотритель.
— Что же… я… я пойду на поклон к генералу Потемкину, — с глубоким вздохом проговорил бедняга Серебряков.
— Да, да, ступайте… Поблагодарите его превосходительство.
— Как? Мне… мне благодарить?..
— Непременно — повторяю, господин офицер, вы находитесь в полной зависимости от его превосходительства.
— В зависимости от Потемкина?.. Боже, какая пытка, какая мука! — как-то невольно вырвались эти слова из груди Серебрякова вместе со стоном.
— Что вы сказали? — спросил у него с удивлением смотритель.
— Так, ничего… Сегодня я не могу идти к Потемкину — я… я так слаб, и голова у меня кружится… Я день-другой отдохну, а там и пойду.
— Этого нельзя, господин офицер, прямо из крепости вас отвезут к генералу — от него вы получите бумагу, в которой будет написано, что с вас снимается всякое обвинение и ответственность… Без этой бумаги вам нигде не дадут жить.
— Что ж делать, я поеду…
Серебряков с чувством благодарности пожал руку честному смотрителю и направился к своему всесильному сопернику.
III
Потемкин не заставил дожидаться в своей приемной Серебрякова и скоро его принял.
— Здравствуйте, рад вас видеть, господин Серебряков. Поздравляю с милостью ее величества, вы теперь совершенно свободны, и всякая ответственность с вас снимается, вы остаетесь в гвардии и производитесь в следующий чин, нужные к тому документы получите из военной коллегии, — такими словами встретил Григорий Александрович молодого офицера.
Молча, наклонением головы, Серебряков поблагодарил всесильного Потемкина за радостное сообщение.
— Я надеюсь, вы забудете весь тот разговор, который несколько времени тому назад произошел между нами в крепости.
— Я уже забыл его, ваше превосходительство! — холодно отвечал Серебряков.
— Тем лучше. Надеюсь, этот разговор никогда не повторится?
— Я тоже надеюсь, генерал.
— Да, да. Это было мое маленькое увлечение.
— Вы ничего больше не имеете мне сказать, ваше превосходительство?
— Ничего. Впрочем, я не желал бы, чтобы вы смотрели на меня, как на вашего соперника, на вашего недруга.
— Прощайте, ваше превосходительство!
— Вы уже уходите?
— Ведь все, что надо было мне сказать, вы сказали, ваше превосходительство?
— Да, да, сказал. Наверное, от меня вы пойдете к своей невесте? Ведь так? Передайте княжне мое приветствие. Надеюсь, вы ни слова не скажете ей о разговоре, происшедшем между нами в крепости?
— Нет, не скажу, будьте спокойны, — несколько подумав, ответил Потемкину Серебряков.
— Даете мне честное слово?
— Даю…
— Спасибо, спасибо!
Потемкин протянул Серебрякову руку, которую Серебряков пожал, хотя и против своего желания.
Выйдя из роскошного помещения Потемкина, Серебряков остановился в нерешительности, куда ему направить свой путь: идти ли прямо в дом князя Полянского или прежде хотя немного привести себя в порядок.
Он имел странный вид. Волосы на голове у него отросли чуть ли не космами; к лицу его в течение долгого времени не прикасалась бритва, и он оброс густой, окладистой бородою. Как в волосах на голове, так и в бороде серебрились седые волосы.
