Глава 93
«На острове Узедом, — продолжал свой рассказ Овчинников, — мы пробыли недолго. За неимением других помещений немцы поселили нас вместе с другими заключенными местного лагеря. Здесь в основном содержались пленные, которые обслуживали ракетную базу нацистов в Пенемюнде. Среди них были и сбитые в боях и попавшие в плен летчики Красной Армии.
Потом, уже после войны и смерти Сталина, я узнал, что на острове примерно в то же время, что и мы, находился и летчик Девятаев со своими товарищами, которые сумели усыпить своим примерным поведением бдительность охраны и угнать немецкий бомбардировщик.
Местные узники на нас смотрели как на предателей: мы по сравнению с ними были откормлены и не привлекались к лагерным работам. Там я понял, для каких целей отбирал военнопленных немецкий майор-врач.
Больше всего нас поразила забота немецкого командования о наших жизнях. На время налетов английской и американской авиации на секретные объекты Пенемюнде нам отвели место за территорией лагеря, где мы для себя вырыли окопы и щели для укрытия от авиационных бомб.
В этом лагере мы пробыли недолго, и нас перевели в наш постоянный, если так можно сказать, лагерь, который располагался недалеко от острова Узедом на каком-то безымянном островке. Здесь не было никаких военных объектов, кроме зенитно-артиллерийской батареи немцев, но зато весь остров был сплошным минным полем.
Нас привели в подземный грот: что здесь было искусственным, а что сделано человеком, понять было нельзя. Всю группу заключенных провели узким полутемным тоннелем в длинное помещение, в стенах которого, как в Киево-Печерской лавре, в скальной породе были проделаны небольшие комнатки. В каждой комнатке стояли трехъярусные нары, рассчитанные на пятнадцать человек.
На построении нашу группу разделили на две, примерно поровну. Нашу — в тридцать человек — поделили на два отделения, и каждому определили по одной комнатке, назначили старших групп; куда увели другую группу, мы не знали. Какие-то заключенные немцы, по всей видимости проштрафившиеся или осужденные за уголовные проступки, принесли нам постельные принадлежности и новые лагерные робы. Кроме того, — что никогда до этого ни в одном лагере не было, — выдали красноармейские ватники и сапоги.
На следующий день мы прошли медицинскую комиссию и так называемое собеседование: немецкие врачи в морской форме внимательно нас осмотрели и выслушали, и наша группа вновь подверглась сортировке. Наиболее физически здоровые составили первую команду, с какими-то болезнями или отступлениями от немецких медицинских норм — две другие. Потом нас отвели в столовую для пленных, где покормили примерно так же, как и во время моей предыдущей службы в артиллерии.
После обеда началось собеседование. Немецкие морские офицеры и офицеры в армейской форме (как мы узнали позже, они были из абвера) беседовали с каждым в отдельности.
Суть беседы сводилась к следующему. Записав все наши метрические данные и получив согласие медицинской комиссии, они объявили, что нас отобрали для службы в одной из вспомогательных команд германских военно-морских сил. Для этой службы необходимо было наше добровольное согласие — в противном случае несогласившегося переведут в другой лагерь и будут использовать в другом качестве.
Вы должны понять нас, Владимир Николаевич. После стольких лагерей, унижения и издевательств эсэсовской охраны и особенно молодчиков из украинской вспомогательной полиции не всякий бы захотел сменить довольно приличное отношение немецкой администрации на этом острове на вполне вероятную гибель в другом, сухопутном концентрационном лагере.
Беседовавший со мной офицер, узнав, что я по гражданской профессии водолаз, подробно расспрашивал меня о системе подготовки водолазов в советском флоте и очень удивился тому, что меня призвали для прохождения службы не в военно-морской флот, а в артиллерию. Затем он сказал, что этот остров вовсе не лагерь для военнопленных, а одна из баз военно-морских сил Третьего Рейха. На обложке моего личного дела, заведенного ещё при первом отборе, этот офицер сделал какую-то надпись карандашом, а перьевой ручкой аккуратно вывел номер, который через несколько дней поставили мне на внутренней части предплечья.
Затем нас на неделю оставили в покое. Только немецкие унтер-офицеры проводили занятия по изучению команд и некоторых терминов, используемых в немецком флоте. Еще через день нам представили пожилого лейтенанта военно-морских сил и объявили, что с этого момента мы переходим в полное его подчинение и должны выполнять все его приказы и команды — невыполнение каралось расстрелом. Офицер представился нам как лейтенант фон Бютнер, потомок известного морскими традициями германского рода.
О моей жизни на базе можно рассказывать долго. Чтобы не утомлять вас подробностями, скажу только, что жили мы неплохо, а примерно через месяц ни календаря, ни часов у нас не было, иметь все это строжайше запрещалось мы приступили к изучению водолазного оборудования и практическим занятиям.
Фон Бютнер в проведении занятий участия не принимал — их вели подчиненные ему унтер-офицеры — он же принимал зачеты и следил, чтобы мы в точности выполняли все, чему нас учили. В определенные часы фон Бютнер проводил с нами беседы, которые в Красной Армии назывались политическими занятиями, или политинформацией. По его словам, положение на фронтах стабилизировалось (к этому времени мы уже знали, что германские войска были разбиты под Москвой, Сталинградом и Курском, — нам об этих победах рассказал пленный офицер в форме с погонами, похожими на царские, которые мы видели только в кинофильмах у белогвардейских офицеров), и немецкие войска вновь наступают на Москву. Его словам мы верили, потому что видели в пересыльных пунктах и фильтрационных лагерях много пленных красноармейцев.
Во время одной из таких политинформаций лейтенант сказал, что нас готовят в качестве водолазов спасательной службы для оказания помощи терпящим бедствие немецким подводным лодкам, а также для снятия мин с морских минных полей и проверки корпуса судов, стоящих в портах и базах.
Таким образом мы узнали, к чему нас здесь готовят. Как потом, уже после войны, выяснилось, использование помощи военнопленных — не только русских, но и других национальностей — было вынужденной необходимостью для немцев из-за больших потерь среди специалистов-водолазов: несколько транспортов с личным составом водолазно-спасательной службы германских военно-морских сил было потоплено советскими подводниками.
Еще через месяц мы приступили к практическим занятиям с реальным погружением. Сначала мы по ежедневному плану обследовали дно и поднимали брошенные и спрятанные с учебной целью вещи и предметы. Затем тренировались в проведении различного рода строительных фортификационных работ на дне моря. Экзаменом для нас было обследование залегшей на дно немецкой подводной лодки».
«Что это была за лодка?» — впервые раздался голос военного атташе.
«Старая немецкая субмарина (так нам по крайней мере рассказывал фон Бютнер). После взрыва в силовом отделении её кое-как восстановили, но использовать по прямому назначению не могли, а проведение капитального ремонта посчитали нецелесообразным. В общем, эта лодка приходила к острову во время наших занятий, залегала на дно, а мы отрабатывали практику по спасению её экипажа.
Однажды нам действительно пришлось спасать команду этой субмарины. Один из курсантов другой команды (лейтенант фон Бютнер всех нас называл курсантами) неправильно приставил к лодке спасательный колокол и вскрыл переходной люк, в результате чего кормовой торпедный отсек тут же наполнился водой. Здесь мы уже реально спасали шестерых торпедистов. Все прошло благополучно, но спасенные немецкие моряки-подводники заболели кессонной болезнью и были направлены в госпиталь.
После этого случая на базу прибыли гестаповцы. Они долго допрашивали весь личный состав курсантов того отделения, а потом уехали, забрав с собой провинившегося. С тех пор мы его не видели.
После каждого занятия нас обследовали медики, а наши учителя все усиливали нагрузки. Особенно трудными были занятия по погружению на большие глубины, потому что после этого приходилось очень долго приходить в себя. Но и это время адаптации немцы постепенно стали сокращать. К примеру, если в начале занятий после глубинного погружения мы должны были в течение суток находиться в барокамере, а потом около двух суток отдыхать, то впоследствии немцы, доведя наши работы под водой до восьми часов в день, только двенадцать часов отводили на барокамеру и примерно столько же на отдых. Естественно, что не всякий организм такое выдерживал, и два наших товарища заболели кессонной болезнью и были списаны с базы; их судьба нам также неизвестна».
