обнял ее рукой и прижал к груди. От родного запаха пота и дыхания, который я помнил столько лет, голова закружилась, и я почувствовал, как по правой щеке катится слеза. И только, я сумел сдержаться, отступил и улыбнулся.
В это время послышался голос девочки:
– Бабушка, кто этот человек?
– Он был тем добрым и красивым мальчиком, которого я любила.
– Ты – Джудэ? – спросила она с серьезным выражением лица.
Я кивнул.
– Очень приятно, – сказала она по-грузински почти без акцента.
– Большое спасибо.
– Внучка моя, – сказала Манушак и утерла слезы уголком платка, – у меня дочь была, родилась еще до того, как я сюда попала.
– Знаю, – кивнул я.
– В Тбилиси училась, в шелкопрядильном техникуме, шесть лет назад, зимой, она вернулась сюда в положении и скончалась при родах.
Я погладил девочку по голове.
– Красивая девочка. Как зовут?
– Она говорила, если дочка родится, назову ее Манушак, я так и назвала, – сказала Манушак, взяла меня за руку, и мы направились к тому деревянному строению. – Здесь мы живем, – улыбнулась она той старой робкой и наивной улыбкой.
Мы присели на длинную деревянную лавку возле двери.
– Так мы сидели с тобой перед парикмахерской моего отца, – вспомнила она и опять улыбнулась.
В тот день мы долго и о многом говорили, но я выделю самое значительное с моей точки зрения и коротко вам изложу.
– Листок, где я записала твой адрес и новые имя и фамилию, я положила в кармашек платья. Вернувшись домой, начала готовиться к отъезду, платье постирала, а бумажку достать забыла; когда платье высохло и я нашла ее, она вся скрутилась и высохла, а буквы так расплылись и стерлись, что ни я, ни Хаим ничего разобрать не смогли.
Помню, я встал и начал ходить взад и вперед, сердце учащенно билось. Вот, оказывается, в чем было дело: если Хаим не знал, кого нужно искать, как бы он нашел меня? А ведь все эти годы я был так обижен на Хаима, что при мысли о нем у меня дыхание перехватывало. «Боже милостивый, ну почему я ни разу не подумал о том, что с этой бумажкой могло что-нибудь случиться?»
– Тогда Хаим дал мне номер телефона, – продолжала Манушак, – ты должен был позвонить и спросить, как дела у ангелов в синагоге, и назвать время следующего звонка. Его бы предупредили, и в назначенное время он ждал бы тебя у телефона.
Рассказывая, она глотала слова, сидела, сгорбившись, с испуганным и каким-то тупым выражением лица, свойственным много страдавшим людям.
– Я двое суток просидела у окна на вокзале в Краснодаре, ждала тебя. Потом я смогла связаться с Хаимом по тому номеру телефона и сказала, что дела плохи. Ладно, я приеду, ответил он, и постараюсь его найти. Через два дня он действительно приехал, меня отправил в Тбилиси, а сам всю неделю оставался там и вернулся в очень плохом настроении, сказал: «Либо его убили, либо легавые задержали его по другому делу под новым именем и фамилией». – «С чего бы его убили?» – «Из-за золота». Я разревелась, не хотела верить в такое. «Нет, он жив», – говорила я. «Дай-то бог, тогда он сумеет как-нибудь дать нам знать». В ожидании прошло два года, и когда наконец я повидалась с Хаимом перед его отъездом в Израиль, он сказал: «Я потерял надежду, не думаю, что он когда-нибудь появится».
А я в это время ждал его.
– Помнишь, в нашем доме со стороны двора было ласточкино гнездо. Каждую весну ласточки возвращались туда. Мне приснилось, будто ты высунул из этого гнезда голову и был маленьким, как птенец. «Что это с тобой стряслось?» – огорчилась я. Ты серьезно и деловито ответил: «Ничего, Манушак, вырасту». Оседлал ласточку и улетел. Махал мне рукой, пока не скрылся из глаз, и кричал: «Я вернусь, Манушак, не горюй». Этот сон показался мне хорошим знаком, я его не забывала, и как вспоминала, так сердце теплело надеждой.
Я уже много времени пробыл здесь, когда услышал звук трактора и повернул на шум голову. Ворота были открыты, и в них, можно сказать, вполз старый трактор на перекошенных колесах и остановился недалеко от нас. С него сошел старик, ему было, наверное, за семьдесят.
– Мой муж, – сказала Манушак и встала. Я тоже поднялся и кивнул в знак приветствия. Он не ответил мне, уставился на Манушак. Манушак что-то сказала ему по-азербайджански и положила руку мне на плечо. Старик оглядел меня и сплюнул, затем повернулся и пошел к большому дому.
– Что ты сказала ему? – спросил я.
– Сказала, что ты мой старый и очень дорогой друг.
Мужчина открыл дверь и вошел в дом. Скоро он вышел, с ним шли две женщины. Та, что была повыше, что-то крикнула Манушак, она ответила. Мужчине и на этот раз не понравился ее ответ, он рассердился и раскричался. Манушак слушала его с серьезным выражением лица и ничего не отвечала. Потом все трое поднялись на трактор и уехали.
– Не поехала с ними работать, – объяснила происходящее Манушак, – вечером, наверное, получу от него палкой.
Я расстроился, Манушак попыталась меня успокоить:
– Ничего, силенок у него уже нет, бьет, как пятилетний ребенок.
– Палка, она и есть палка, – у меня всерьез испортилось настроение.
– Вообще-то, он неплохой человек, одежда у нас есть, еды не жалеет, отпускает меня проведать Сурена, денег дает на дорогу, еще ни разу не отказал.
– Сурен жив? – спросил я.
– Он в психушке, которая возле ХрамГЭСа, живет там на государственный счет. В год раза три-четыре езжу его навестить. На голове у него уже нет волос, и руки трясутся, как у бедняги Гарика, ты же знаешь, у Гарика под конец тряслись руки, он больше не мог работать.
– Знаю.
– Сперва я думала, он притворяется, боится, как бы не догадались о том, что случилось на самом деле, но, оказывается, я ошибалась.
– А что случилось?
– Это он перерезал горло Рафику.
– Гарик?!
– Да.
– Да что ты?! – я оторопел.
– Когда я об этом узнала, проплакала всю ночь.
Я задумался и решил проверить рассказ Арутина.
– Ты нравилась Рафику, – напомнил я.
Она взглянула на меня и опустила голову:
– Не хочу об этом вспоминать.
Я все-таки спросил:
– Он силой тебя заставил?
Она еще ниже опустила голову:
– Как тебе сказать, я испугалась.
– Когда это случилось?
– Помнишь, ты мне жакет подарил? На нем сирень была вышита.
Я кивнул.
– В тот вечер я ждала тебя у входа в сад, мы в кино собирались. Тут он появился на своей новой «Волге» и приказал
