— Здрасте, евреи!
Блау и Грюн проходят мимо церкви и размышляют, не будет ли полезнее для дела, если они крестятся. Блау еще медлит, а Грюн сразу решается и, сделав крупное пожертвование в церковную кассу, уже через полчаса выходит из церкви крещеным. Блау спрашивает его на улице:
— Ну что, окропили тебя святой водой?
Блау, строго:
— Пошел вон, жид пархатый!
В одном американском городе методистская церковь назначила для стотысячного члена прихода премию в десять тысяч долларов. Кон уговаривает пастора подстроить так, чтобы за десять процентов комиссионных этим стотысячным членом стал именно он, Кон.
А дома на него наседает жена с разговорами о новой шубе, сын просит ссуду, дочь — машину. Но когда со своей просьбой приходит еще и еврейка-кухарка, Кон взрывается:
— Стоит гою немного разбогатеть, как на него тут же наскакивают евреи и тянут деньги из кармана!
Госпожа Ковач до крещения была госпожой Кон. Когда выясняется, что симпатичный католик, сватающийся к ее дочери, не кто иной, как сын старика Леви, она восклицает:
— Как удачно! Именно о таком зяте я и мечтала: чтобы он был добрым католиком из приличной еврейской семьи!
Файвл, недавно перешедший в католичество, сидит в пятницу в ресторане и ест жаркое. Случайно в тот же ресторан заходит священник, который его крестил, видит, что Файвл совершает грех, и строго замечает:.
— Почему вы позволяете себе есть мясо в пятницу?
— Это не мясо, это рыба.
Священник возмущен:
— Что я, по-вашему, слепой?
— И все-таки это рыба, — отвечает Файвл. — Я сделал все в точности, как вы, ваше преподобие. Как вы мне трижды сказали: "Ты был евреем, теперь ты христианин!" — так и я сказал жаркому: "Ты был мясом, теперь ты рыба!"
Священник, раздраженно:
— Не морочьте мне голову, просто поглядите сюда — разве это рыба?
Файвл, пожав плечами:
— А я, разве я теперь католик?
Бедный клиент — адвокату, новоиспеченному христианину:
— Теперь я и не знаю, к чему взывать: все еще к вашему доброму еврейскому сердцу или уже к вашей христианской любви к ближнему?
Шнорер (попрошайка) приходит к богатому выкресту и говорит:
— Мои единоверцы больше не хотят подавать нищему еврею. Вот я и пришел в христианский дом к набожному христианину.
— Господин ректор, из всех конкурсантов на место преподавателя математики этот кажется мне наиболее квалифицированным.
— Но он же еврей.
— С чего вы взяли? Он крещен!
— Вымоченная селедка все равно остается селедкой.
— Госпожа Герц — великолепная актриса! И при этом так молода — ей всего двадцать три года.
— Ерунда, она наверняка старше.
— Но я видел ее свидетельство о крещении!
— Если на это полагаться, мне теперь было бы три годика.
Один еврей перешел в лютеранство.
— Какое имя вы хотели бы теперь взять? — спрашивает пастор.
— Мартин Лютер.
— Вы непременно хотите носить имя нашего великого основоположника? — спрашивает пастор, задетый за живое.
— Меня зовут Маркус Леви, — объясняет еврей, — и при этом Варианте мне не придется менять монограмму на белье.
Священник спрашивает еврея, недавно обращенного в католичество:
— Сын мой, совсем ли ты избавился от остатков иудаизма?
— Отец, признаю себя виновным в двух грехах: я по-прежнему люблю кушать кошерный чолнт (густой суп, который готовят накануне субботы и хранят разогретым в печи) и гусиное жаркое. И еще — я по-прежнему боюсь собак.
Один доцент, не сумевший сделать карьеру из-за своего еврейского происхождения, решил наконец креститься. Друг упрекает его:
— Скажи, зачем ты это сделал?
— У меня было на это восемь серьезных причин, — вздыхает доцент, — жена и семеро детей.
В трех случаях воду льют без пользы: в море, в вино и когда крестят евреев.
Моисей Розенбаум, которого долгое время обхаживала католическая миссия, на смертном одре наконец уступает и соглашается перейти в католическую веру.
Падре удовлетворенно произносит:
.— Ну, сын мой, теперь ты спокойно можешь отправляться в дальний путь.
На что Моисей отвечает:
— Ну-ну, а если в конце концов окажется, что все это был обман, — как будут хохотать все наши!
В Институте Роберта Коха один выкрест-профессор жалуется своему коллеге-еврею на то, что председатель совершил бестактность — во время особенно оживленных дебатов он крикнул: "Здесь такой гвалт, как будто это синагога!" На это еврей-профессор ответил так:
— Очень хорошо, коллега, что вы столь рьяно заступаетесь за своих прежних единоверцев. Но, поскольку я знаю синагоги в еврейских местечках Польши и Галиции после Версаля, то могу лишь подтвердить: в некоторых случаях не найти более подходящей формулировки, чем "как будто это синагога".
Флекелес недавно сменил религию. Уже на первой исповеди он крадет у пастора часы и признается:
— Я украл часы. Меня это угнетает. Разрешите я верну их вам, ваше преподобие.
— Что вы такое говорите! — удивляется пастор. — Я их не возьму. Верните их владельцу.
— Я только что попытался это сделать. Но он не хочет.
— В таком случае, — отвечает пастор, — вам не за что себя корить и вы можете со спокойной совестью оставить часы себе.
Кон, недавно крестившийся, приходит на первую исповедь. Естественно, он нарушал главным образом шестую заповедь. Пастор интересуется, как часто он грешил, на что Кон отвечает:
— Патер-лебен, я пришел сюда для того, чтобы каяться, а не для того, чтобы хвастаться!
Блау и Грюн недавно крестились. Они приходят в церковь исповедаться. Первым в исповедальню заходит Грюн и, когда дело доходит до шестой заповеди, пастор спрашивает, с кем он совершал этот грех. Грюн отказывается называть имена. Пастор пытается догадаться:
— Это была Милли, что работает у булочника?
— Да что вы, нет, отец мой!
— Или Лора из мясной лавки?
— Конечно, нет, отец мой!
— Тогда, может быть, Гретль, дочь столяра?
— Что вы такое говорите, отец мой!
Поскольку Грюн упорно отказывается называть имена, он уходит из исповедальни, так и не получив отпущения грехов. А Блау не терпится узнать.
— Ну как, — спрашивает он, — получил прощение?
— Нет. Зато получил три прелестных адресочка.
Господин Вайнштейн и вся его семья прошли обряд крещения. Несмотря на это, Шмуль Гольдгевихт просит у него руки его дочери Ривки. Старику Вайнштейну это не нравится:
— Дорогой мой Гольдгевихт, ничего у вас не получится! Во-первых, вы еврей, а мы все — гои. А во-вторых, вы нищий, у вас ни гроша за душой, а для нас, евреев, это всегда самое главное.
Один из двух компаньонов-евреев, крестившись, приходит в контору с большим золотым крестом на шее. Второй ехидно ухмыляется.
— Ты ведешь себя непорядочно! — обижается новообращенный. — Разве я когда-нибудь насмехался над твоей религией?
— Я собираюсь креститься.
— Ой, твой отец перевернется в гробу.
— Но мой брат на следующей неделе тоже хочет креститься. Тогда папа опять будет лежать на спине.
Нахманзон носится с мыслью о крещении. Однако, вернувшись из поездки в Рим, он весьма пренебрежительно отзывается об образе жизни кардиналов. И все же несколько недель спустя он переходит в католичество.
— Где же тут логика? — упрекает его знакомый еврей. — После всего, что вы наговорили про кардиналов…
— Именно так! — отвечает Нахманзон. — Я подумал себе: религия, которая допускает такое, наверняка лучше всех остальных.
Маленькая Ильза Кон, сидя под рождественской елкой, спрашивает:
— Мама, а христиане тоже празднуют Рождество?
— Вы празднуете Рождество?
— Ах, нет! Мы с женой уже стары для этого, а дети — они уже крещеные.
Кон встречает Петерсена.
— Добрый день, господин Петерсен! Вот, иду на елочный базар покупать рождественскую елку. Вы тоже будете наряжать елку?
— Да нет, зачем? Что я вам, еврей, что ли?
— Папочка, в каком возрасте можно стать евреем?
— Золотце мое, это не имеет никакого отношения к возрасту!
— Как не имеет? Смотри: я еще маленький, и я христианин. Вы с мамочкой немного старше, но тоже еще христиане. А вот дедушка — тот уже еврей!
