— Да, — согласился подпоручик. — С этой лестницей и с молотком больше всего трудностей. Одно противоречит другому. Посмотрим, что скажет второй поклонник кинозвезды.
В отличие от своего друга, Яцек Пацина не пытался хорохориться. Был напуган, вел себя скромно и вежливо. Отказался от предложенной сигареты, сел на краешек стула. На вопросы отвечал тихим голосом.
— Во сколько вы пришли в «Карлтон»? Я имею в виду, в первый раз?
Лыжник еще больше смутился, долго молчал и с трудом выдавил:
— В пятнадцать минут девятого.
— Поднимаясь на второй этаж, кого-нибудь встретили?
— Нет. Только телевизор страшно хрипел. Я заглянул в салон. Инженер Жарский с ним возился, но меня не заметил.
— Что вы делали в комнате пани Захвытович?
Яцек совсем сконфузился.
— Я хотел ее уговорить не ходить на танцы, — прошептал он. — Чтобы мы у нее остались. У меня сегодня охоты не было идти к «Ендрусю».
— Ты так любишь беседовать о литературе и кино? — съязвил подпоручик. — Вы же условились с Гене-ком Шафляром пойти втроем.
— Да, но если б она согласилась остаться дома, Тенек не стал бы злиться. Тенек — свой парень. Зося его не интересует. У него столько баб из отдыхающих, прямо отбою нет.
— А на тебя они и не глядят? — рассмеялся подпоручик Климчак.
Пацина покраснел.
— Может, и глядели бы, да мне пани Зося очень нравится. Такая оригинальная и интеллигентная. Никогда не знаешь, что скажет и что сделает. Настоящая артистка!
— А как твои тренировки? Кажется, тренер велел тебе со штангой упражняться?
— Да-да! — обрадовался лыжник. — Откуда вы знаете?
— Поэтому ты так часто лестницу таскаешь?
Полковник Лясота громко расхохотался — так забавно выглядел молодой лыжник.
— Я ведь… — пытался он оправдаться, но тут же замолчал.
— Скажи, Ядек, может, ты не через крыльцо вошел, а, как обычно, приставил лестницу и влез на балкон?
— Да нет, нормально пришел, через дверь.
— Странно. А обратно шел через крыльцо или прыгал с балкона на террасу?
Яцек покраснел как рак. Он понял, что подпоручик над ним вовсю потешается, но не мог уразуметь, откуда офицер все знает.
— Ну, смелее, Пацина, — подбадривал Климчак. — Язык вы, что ли, проглотили?
— Через крыльцо.
— А теперь, когда вы убедились, что нам все известно, говорите правду. Что произошло в комнате пани Зоей?
— Я ее упрашивал. Хотел, чтобы мы у нее остались, а она рассердилась и выставила меня за дверь.
— Почему?
— Сказала, что я ей лицо испортил. И тушь на ресницах размазал.
— Наверное, в комнате было слишком жарко, — проворчал подпоручик. Протоколист не выдержал и прыснул со смеху, что совсем доконало Пацину. — А когда ты размазывал ей тушь на глазах, пан Доброзлоцкий был у себя в номере?
— Был. Я слышал.
— Один был? Из тебя слова клещами надо тянуть.
— Не один. Он с кем-то ссорился. А тот обозвал его цыганом.
— Цыганом?
— Да, цыганом. Кричал: «Ты лудильщик!» А лудильщики — это цыгане.
— Что еще ты слышал?
— Я не прислушивался. Был занят.
— Тушью? И долго они ссорились?
— Нет, недолго. Тот ушел и дверью хлопнул, чуть с петель не слетела.
— Ты узнал по голосу, кто это был?
— Не узнал.
— А пани Захвытович тебе не сказала?
— Велела мне убираться вон и без Шафляра не возвращаться.
— А помнишь, в котором часу ты ушел?
— Я на часы не смотрел. Обозлился на Зоею. Наверное, было примерно без двадцати девять. Из «Карлтона» я пошел прямо к «Кмицицу», там Генек ждал. На часах в раздевалке было без десяти девять, а от «Карлтона» до «Кмицица» не больше десяти минут ходу.
— Пани Зося не велела тебе приставить лестницу к балкону?
— Что вы, пан поручик, заладили про эту лестницу? Раз или два я по ней лазил, а смеху на целых десять раз.
— Почему ты влезал по лестнице?
— Пани Зося говорила: «Если кто влюблен, то к милой сумеет и ночью по лестнице взобраться». Рассказывала, что в Испании все так делают. А может, во Франции.
— И прыгать с балкона тебе приказывала?
— Э-э-э, нет! Просто зачем тревожить портье, если там и двух метров не будет?
— Послушай, Яцек, а почему пани Захвытович так настаивала, чтобы именно сегодня идти к «Ендрусю» на танцы? Она тебе говорила?
— Да. Говорила, что на ней будет такая брошка, какой в Закопане еще никто не видывал. Ювелир ей обещал одолжить эту побрякушку, чтобы проверить, обратят ли люди внимание.
— Когда она это сказала?
— Два-три дня назад. Мы с Генриком шли по улице и ее встретили. А потом я был у нее в номере, и она опять помянула, что охотно наденет эту брошку.
— А сегодня об этом была речь?
— Ни слова.
— А может, она показывала тебе серебряную брошку и колечки?
— Не показывала. Но на столике что-то такое блестело.
— Ты видел этот молоток?
Яцек Пацина с любопытством оглядел упомянутый предмет и отрицательно покачал головой.
— Не видел. Обыкновенный молоток.
— Я тебе напомню. Он лежал в холле, на диванчике.
— Не видел. Я быстро прошел через холл и взбежал по ступенькам. Возвращаясь, тоже по сторонам не глазел.
— А по дороге кого-нибудь встретил?
— На лестнице никого не было. Но когда я от Зоей выходил, пан Ежи Крабе был у двери в комнату Доброзлоцкого,
— Точно пан Крабе? Ты уверен?
— Уверен. В коридоре свет горел. Когда я открыл дверь и вышел от пани Зоей в коридор, пан Крабе как раз закрывал дверь в номер ювелира. Я его узнал, хотя он спиной ко мне стоял.
— Ты знаешь гостей «Карлтона»?
— В лицо всех знаю. Но по фамилии только некоторых. Знаю пана Жарского. Он и прошлой осенью приезжал. Несколько раз мы вместе в горы ходили. Знаю, что он из Вроцлава и работает на комбинате. Хорошо знаком с редактором Бурским. Он часто приезжал репортером на лыжные состязания. И в горы он каждый год ходит. Мы не раз встречались. Знаю пана Доброзлоцкого…
— Откуда?
— В прошлом году пан Доброзлоцкий тоже был в «Карлтоне» и часто выбирался в горы. Нас познакомила пани Зося. А ювелир спрашивал, можно ли присоединиться к группе, которую ведет Тенек Шафляр. Поэтому мы оба его знаем. Пани Захвытович с ним в дружбе. Он не раз говаривал, что любит ее как отец. И посмеивался, мол, если б это была его родная дочь, он бы ее лучше воспитал, не такой взбалмошной…
— Говорила ли пани Зося, чем занимается пан Доброзлоцкий?
— Он сам сказал, что у него срочная работа, и поэтому сейчас ему недосуг в горы ходить. Зося объяснила, что он готовит на выставку какие-то вещи из золота и дорогих камней.
— А не говорила пани Захвытович, сколько могут стоить эти драгоценности?
— Нет, она их не видела. Ювелир не позволял смотреть, как он работает. Рассказала только, что пару дней назад зашла в комнату пана Доброзлоцкого и увидела красивую брошку. Эту брошку она и хотела нацепить на танцы.
— Пан Доброзлоцкий ей обещал?
— Не знаю. Тогда он заявил, что брошь не закончена, и сразу спрятал ее в шкатулку. Зося не сказала, заходила ли потом об этом речь. Но, видно, надеялась, что раз он ее так любит, то позволит надеть эту побрякушку.
— Хороша побрякушка, — вздохнул полковник и добавил: — У меня нет вопросов.
— Мы проверим ваши показания, — строго произнес подпоручик. — И если они правдивы, отпустим вас домой. А пока подождите.
— Когда ж я домой вернусь? Скоро двенадцать, а мне утром на тренировку идти!
— Ты еще позже отсюда уходил и не жаловался.
Яцек Пацина благоразумно промолчал, подписал протокол и покинул столовую в сопровождении милиционера.
Глава десятая
— Черт бы побрал это дело! — простонал подпоручик. — Шло к тому, что нападение совершил один из них. А после допроса вижу, что Генрик Шафляр ни при чем. Может, Яцек? Сам не знаю. Может, пани Зося? И пан Крабе, оказывается, был у ювелира. Ничего не понимаю.
— Пока мы всех не допросим, у нас не будет полной картины того, что делалось в «Карлтоне» между половиной восьмого и моментом, когда горничная нашла Доб-розлоцкого с разбитой головой. Важнее всего время от 20.45, когда ювелир закончил телефонный разговор и вернулся наверх, до 20.55, когда он уже лежал на полу. Главное — эти десять минут!
