— Яцек мог приставить лестницу к балкону, забраться по ней на второй этаж и похитить драгоценности. Он знал, что во время «Кобры» отдыхающие сидят у телевизора. Влез на балкон и ждал подходящего момента. В номере ювелира никого не было, и Яцек думал, что Доброзлоцкий к себе не вернется. Он не мог предполагать, что ювелир только вышел позвонить. Пацина вы-шиб стекло, проник в комнату и, захваченный врасплох возвращением ювелира, взялся за молоток.
— А потом?
— Украл драгоценности и тем же путем скрылся из виллы. Пошел к «Кмицицу». А учитывая, что он превосходно бегает, дорога заняла у него меньше пяти минут. Мог там появиться в то время, которое назвал Шафляр. Вместе вернулись в «Карлтон». Проходя через холл, Яцек подбросил на диванчик взятый им раньше молоток. Сделал это для того, чтобы подозрение пало на одного из обитателей «Карлтона». В результате мы получаем решение двух не согласующихся проблем: приставной лестницы и молотка.
— Это правдоподобная и интересная версия, — кивнул полковник Лясота. — Хотя я полагаю, что разработка столь сложного и хитрого замысла выходит за рамки умственных способностей этого парня. Не думаю, что пани Зося своими ночными беседами успела настолько повысить его интеллектуальный уровень. Но в вашем рассуждении, поручик, есть один слабый пункт.
— Какой?
— Пани Зося Захвытович признала, что «одолжила», деликатно выражаясь, шаль из пустого номера супругов Загродских. Сделала это после того, как от нее ушел Яцек, а она поправила прическу и макияж, пострадавший от «аргументов» Пацины, который убеждал ее остаться дома. Зося должна была проходить по балкону в то время, когда Яцек поджидал ухода ювелира или когда он удирал из пансионата с драгоценностями. А пани Зося категорически утверждает, что лестницы у балкона не было.
— Захвытович была в сговоре с Яцеком.
— Повторяю: это не похоже на правду. Зося могла бы тайком взять драгоценности, надеть их на танцы, а на другой день вернуть так же, как и шаль. Но она не заставила бы Яцека вламываться в чужую комнату. Этс не в ее характере. Кроме того, я считаю, что преступник не имел сообщников. Доказать это пока не могу, но чутье мне подсказывает… Если бы у ювелира было сто или двести тысяч злотых наличными, может, я и поверил бы, что их захапал этот лыжник, но драгоценности… Что ему с ними делать? Кому продать?
— Учтите пан полковник, что Ядек каждую зиму ездит за границу: в Австрию, Италию или Францию. Спортсмены, судя по данным таможни, обладают куда большими коммерческими талантами, чем наши спецы из министерства торговли. Прекрасно знают, что где продать и что привезти. Связи у них в каждой стране.
Полковник махнул рукой.
— Это мелкие контрабандные делишки на сумму не больше нескольких десятков или сотен долларов. А тут речь идет о десятках тысяч. Для спортсмена и связанных с ним торговцев это слишком крупная афера. Может, я ошибаюсь, и этот след надо проработать основательней… Но все-таки мне кажется, что не здесь собака зарыта. Кого мы теперь пригласим на беседу?
— Литератора. Пана Крабе. Показания Яцека говорят против него. Посмотрим, что скажет очередной подозреваемый.
Ежи Крабе отвечал спокойно и не торопясь. Видно было, что он взвешивает каждое слово и старается не сказать лишнего.
Да. Сразу после ужина он пошел к себе в номер. Почему? Разговор за столом был ему неинтересен. Каждый день одно и то же. Идти ли на выпивку к «Ендрусю» или в другой кабак, смотреть ли телевизор… У пана Крабе с собой несколько хороших книг. Он решил, что нет смысла задерживаться после ужина, и направился на второй этаж. Всегда так поступает. Да, он знал, что пан Доброзлоцкий работает, но не представлял себе, что изготавливаемые им драгоценности стоят миллион. Ювелира знает давно. Он встретился с ним еще в Вольденберге, где всю войну просидел в лагере. Потом они не раз общались. Оба состояли в Союзе творческих работников. Оба привыкли проводить в горах сентябрь или октябрь. Когда-то вместе лечились в Кринице и во время отпуска встречались в Закопане. О дружбе между ними говорить не приходится. На «ты» между собой не были. Это скорее хорошее давнее знакомство, переросшее в приятельские отношения и основанное на взаимном уважении. Пан Крабе не выходил из комнаты до момента, когда услышал, что заработал телевизор и начинается «Кобра».
— Это все, что вы можете сказать?
— Да, — ответил литератор.
— Достоинство ваших показаний в их краткости, но есть и недостаток: они не соответствуют действительности.
— Вы обвиняете меня во лжи? — возмутился допрашиваемый.
— У вас в номере никого не было? В промежутке между ужином и телевизором? — спросил подпоручик Климчак. — Предупреждаю, что ложные показания строго караются законом.
Крабе молчал.
— Это весьма по-рыцарски, — заговорил полковник, — но пани Рогович нам уже сказала про свой визит. Подтвердив этот факт, вы не повредите пани профессору, а наоборот, поможете нам установить, что эта женщина не имеет ничего общего с преступлением. Я догадываюсь, что вы умолчали об этом посещении лишь для того, чтобы не набросить тень на старую знакомую.
Крабе облегченно вздохнул.
— Откровенно признаюсь, мне не хотелось говорить, чтобы не впутать Марию в эту историю. Кто знает, до чего может дойти материнская любовь? Я опасался, вдруг ради спасения своего любимца она решилась взять молоток и отправиться к ювелиру. Слепое чувство может толкнуть мать даже на преступление.
— Восстановим очередность событий. Когда к вам пришла Рогович?
— Примерно через полчаса после моего возвращения с ужина.
— До этого к вам никто не заходил?
— Нет.
— Долго она у вас пробыла?
— Когда она вышла, было ровно 20.45. Я глянул на часы, чтобы узнать, сколько времени осталось до «Кобры».
— Можете ли сказать, о чем вы беседовали с пани профессором?
— Она умоляла спасти ее. Ей срочно нужны деньги. Была взволнована, плакала. Причина огорчения — сын. Впрочем, вы уже знаете всю эту историю с автомобильной аварией. Правда, я не чувствую себя виноватым перед пани Рогович, не имею перед ней никаких обязательств, но по старой дружбе хотел помочь. Успокоил ее и обещал заняться ее делами. У меня есть кое-что на сберкнижке, и я могу взять ссуду. Я предполагал, что мои деньги и собственные средства Марии позволят выручить этого малообещающего юношу. Но думаю, в будущем он доставит матери уйму неприятностей.
— Когда пани Рогович была у вас, вы слышали какой-нибудь шум в комнате ювелира?
— Мы живем не по соседству, и я ничего не слышал.
— А через стенку? В номере пани Зоей?
— У нее кто-то был, но я не прислушивался.
— А на балконе?
— По балкону кто-то ходил. Я это хорошо помню. Мария испугалась, что нас могут увидеть и распустить Бог знает какие сплетни. Она же была вся в слезах.
— Эти шаги послышались под конец визита пани профессора?
— Минуты две-три спустя Мария вернулась к себе.
— После ее ухода вы не покидали комнаты?
— Нет.
— Вы уверены?
— Уверен.
— Что-то опять не сходится. У нас записаны показания, что вы побывали в номере ювелира.
Литератор не утратил спокойствия.
— Это было не после ухода пани Рогович. Я выходил, когда она еще сидела у меня.
— Зачем?
— Я знаю Доброзлоцкого много лет. Это человек умный, опытный, с множеством знакомств. А поскольку он славится еще и отзывчивостью, я предложил Марии пригласить на наш совет ювелира. Пани Рогович сперва горячо возражала, но я ее убедил, что на ювелира можно положиться, и направился к нему.
— Вы видели кого-нибудь в коридоре или на лестнице?
— Нет, никого не видел.
— Почему вы умолчали о своем визите к ювелиру?
— Просто потому, что визита, в сущности, не было. Я постучал и вошел к пану Доброзлоцкому, но, увидев, что он не один, сказал «извините» и закрыл дверь.
— Кто был у ювелира?
— Пан редактор Бурский. Они сидели и разговаривав ли. По-видимому, о важных делах, потому что пан Доб-розлоцкий не стал меня удерживать. Я обещал Марии, что поговорю с ювелиром на следующий день или сразу после сегодняшней «Кобры». Пани Рогович немного успокоилась, припудрила лицо и ушла.
