— Вы давно знаете пани Рогович?
— С довоенных времени. Мария, вероятно, и об этом говорила, если уж не скрыла, по какому делу была у меня.
— Да, говорила, — подтвердил подпоручик. — Но мы хотели бы послушать и вас.
— Старая история. Юношеская любовь. Все кончи-! лось, когда меня призвали в армию. Сидя в лагере, я сперва сильно переживал, что она не осталась мне верна, а сразу, в первый же год разлуки, вышла замуж. И самолюбие мое было задето, потому что ее избранник был пожилой вдовец, к тому же больной. Аптекарь из провинциального городка! Но время заживляет любые раны. Сейчас я смотрю на это совсем иначе, у Марии ведь не было другого выхода. Жизнь в годы оккупации была трудная. Что делать одинокой молодой девушке? Она воспитывалась в довольно обеспеченной семье, а тут вдруг весь ее мир развалился как карточный домик…
— Но я знаю и таких, — заметил полковник, — которые даже в столь трудном положении могли сдержать данное слово.
Пан Крабе грустно улыбнулся.
— Конечно, были и такие. Но Мария не из их числа. Никогда не отличалась сильной волей. Не могу ее осуждать. Сам не знаю, что делал бы на ее месте. Нам, хоть и лишенным свободы, было подчас куда легче.
— Когда вы вернулись в Польшу?
— Только в 1951 году. Из Англии, уже женатым. Я женился сразу после войны, еще в Бельгии. На польке, которая там оказалась после Варшавского восстания. Я знал о судьбе моей бывшей невесты. Время от времени мы переписывались. Обыкновенные поздравительные письма, коротко о себе. Зная Марию, я удивился, что она получила высшее образование. Это произошло под влиянием или даже по настоянию мужа. В противном случае пани Рогович этого бы не сумела. Ее, как говорится, «не хватило бы» на столь продолжительный труд. Жизнь она узнала лишь после смерти аптекаря, когда осталась одна с двумя маленькими детьми.
— Это закалило ее характер. Она сделала научную карьеру.
— Такого я бы от нее никогда не ожидал. Но тут уже действовал другой стимул. Он и толкнул ее на этот путь.
— Какой стимул?
— Прямо-таки безумная любовь к детям. Не ради честолюбия, не из склонности к медицине или карьерных соображений Мария посвятила себя науке и стала в конце концов профессором академии. Единственным, что ею двигало, была материнская любовь и желание создать детям самые лучшие материальные условия и общественное положение. Вы, вероятно, знаете, что Мария родилась в таком кругу, где до войны брак с каким-то аптекарем считался бы унижением. Мария, в силу своего воспитания, не могла допустить, чтобы ее дети остались просто «аптекарскими детьми». «Сын пани профессора» — звучит совсем по-другому, не так ли?
— Сомневаюсь, что в нынешние времена есть еще люди, которые придают этому значение, — заметил подпоручик Климчак.
— Все-таки есть, — подтвердил полковник.
— А после возвращения на родину вы общались с пани Рогович?
— Только изредка. За все эти годы мы встречались, быть может, раз пять.
— Пани Рогович осталась вдовой?
— Да. Рогович — ее фамилия по мужу-аптекарю. Я сперва даже удивился, что молодая привлекательная женщина второй раз не вышла замуж. Претендентов, я думаю, хватало. Может, и теперь бы нашлись. Но Мария из тех женщин, которые живут только ради детей. Увы, хоть она и профессор, в семье не блеснула педагогическим талантом. Особенно если речь идет о сыне.
— Вы что-нибудь о нем знаете?
— К сожалению, знаю. Мальчик уже с детства считался восьмым чудом света. Самый способный, самый красивый ребенок на всем земном шаре. Неудивительно, что он довольно рано сбился с пути. Даже аттестат зрелости оказался ему не по зубам. Несколько раз убегал из дома, дочиста обворовав мать. Разумеется, Мария все это тщательно скрывала. Его выгнали из четырех школ. В армии тоже недолго подвизался. На побывке якобы заболел, и потребовалась какая-то операция. Его освободили от службы по состоянию здоровья. Здесь чувствуется рука любящей мамаши, которая не в силах была видеть, как сыночек мается. В конце концов профессору Медицинской академии не так уж трудно раздобыть свидетельство о непригодности к службе. А пани Рого-вич буквально все готова сделать для своего чада.
— Даже стукнуть кого-нибудь молотком по голове? — быстро спросил подпоручик.
— Не цепляйтесь к словам.
— Я задал вам вопрос.
— Если бы не было другого выхода, эта сумасшедшая решилась бы и на такой отчаянный шаг. Но она этого не сделала.
— Вы так полагаете?
— Уверен! Она не сделала этого прежде всего потому, что обратилась ко мне, и мы вдвоем решили, что именно предпринять для спасения ее сыночка. Значит, не было мотива. Не было и возможности. Она находилась у меня и сошла вниз, когда пан Доброзлоцкий в полном здравии сидел в своей комнате.
— Она могла вернуться.
— По приставной лестнице? — иронически осведомился пан Крабе.
Подпоручик умолк. Эта чертова лестница выплывала на каждом допросе и всегда оказывалась якорем спасения для всех подозреваемых.
— А дочь пани Рогович? — полковник перевел беседу в более спокойное русло.
— С нею не так носились, как с сыном, и хлопот с ней было гораздо меньше. По крайней мере, она хорошо учится.
— Вы давно знаете редактора Бурского?
— Несколько лет. Мы в приятельских отношениях, но не слишком близких. Встречи по случаю именин, бридж один-два раза в год…
— Говорят, он талантливый журналист?
— И еще больший зазнайка, — фыркнул пан Крабе. — Особенно после успеха его книги.
— Неплохой детектив, — заметил полковник.
— Ничего особенного. Просто ловко сочиненная история. Бурский столько лет был судебным репортером, что без труда из разных подлинных случаев надергал фактов и склеил в одно целое. Неизвестно, сколько в этой книге пера и чернил, а сколько клея и ножниц.
— Но роман наделал много шума.
— Детективный роман — это спекулирование на низменных вкусах обывателя. Такой славе я не завидую.
— Интересно, переведут ли книгу на другие языки?
— Бурский прямо из кожи лезет, чтобы этого добиться. Но я сомневаюсь. На Западе такой роман — не диковинка. У тамошних издателей есть постоянные авторы, уже завоевавшие рынок. Незачем рисковать и связываться с дебютантом. Другое дело, если бы, располагая деньгами, Бурский взял на себя финансовый риск при издании романа.
— А какие средства на это нужны?
— Легче всего пошло бы в Западной Германии, потому что у них детективная литература почти целиком состоит из переводов. Во всяком случае, чтобы издать такую книгу, надо не меньше десяти тысяч марок. А то и больше. Разумеется, если повезет, прибыль будет неплохая. Я в этом разбираюсь: сам работаю в издательстве.
— У редактора Бурского дела вроде идут недурно?
— Да. Но его амбиции гораздо шире. Он мечтает даже не о деньгах, скорее о славе великого писателя. Повторяю: он очень честолюбив и самонадеян.
— Что вы делали, когда пани Мария вышла из комнаты?
— Взялся за книгу, но не мог сосредоточиться. Неудивительно: ее приход меня разволновал. Я жалел Марию и сердился на нее за то, что она позволяет сыну так безобразничать и ставить ее в подобные ситуации. Будь у нее рука потверже, она не избаловала бы «бедного сиротку», и жить было бы легче. Я отложил книгу и стал ходить по комнате.
— Вы слышали шаги на балконе?
— Нет, не слышал. Помню, я отодвинул штору и выглянул в застекленную дверь, но никого не заметил.
— А лестницу, приставленную к балкону, видели?
— Нет.
— Потому что стемнело?
— Балкон хорошо освещается, особенно с нашей стороны. На улице, рядом с балконом, лампа дневного освещения. В трех комнатах — моей, пани Зоей и пана Доброзлоцкого — горело электричество. Через стеклянные двери свет падал на балкон, и было совсем светло. Лестницу я не мог бы не заметить. Тем более, я частенько ее видал на этом месте…
— Да, о романтических визитах в один из номеров, оказывается, все в «Карлтоне» прекрасно знают, — улыбнулся подпоручик.
