Шатобриана. Александр Воейков был москвич и давний – ещё по университетскому пансиону – друг Жуковского. В самом начале века начинающие литераторы (Мерзляков, Андрей Тургенев) собирались в доме Александра Фёдоровича на Девичьем поле. Тираноборческие речи Воейкова звучали особенно остро накануне убийства императора Павла. Однако в отличие от товарищей, упоённо переводивших Шиллера, Воейков остался поклонником французской литературы, что и понятно: его холодному, завистливому, лишённому убеждений разуму была созвучна вольтеровская насмешка. Андрей Тургенев умрёт в 1801-м, а дружба Воейкова с Жуковским перешагнёт через годы. После войны, в которой Воейков участвовал ополченцем, он заедет погостить к Жуковскому, и тот спешно сосватает его старшей племяннице Саше – в надежде, что Воейков, войдя в семью Протасовых, поможет с женитьбой и Жуковскому, давно влюблённому в младшую племянницу Машу (против их брака была решительно настроена мама девочек, сводная сестра Жуковского – Екатерина). Чтобы способствовать делу, он продаёт свою деревеньку Холх – свои пенаты и единственный источник дохода. 10 тысяч пойдут на приданое Саше. Однако дело всё равно пойдёт не так, как планировал Василий Андреевич. По дороге в Дерпт (в январе 1815 года) Протасовы-Воейковы и Жуковский прибудут в Москву порознь, и вот почему.
Василий Жуковский. Василий Андреевич был влюблён в Машу подобно Пигмалиону, да она и была его Галатеей. Будучи с самого детства её воспитателем и наставником, Жуковский образовал из Маши задумчивую, полную романтических идеалов, преданную барышню. Со старшей сестрой они словно составляли пару для “Евгения Онегина”: неугомонная и живая Саша, и Маша – вся в мыслях, раздумьях, мечтах. Однако Екатерина Протасова, мать девочек, имела куда более приземлённый характер. “Тут Василий Андреевич сделался поэтом, уже несколько известным в свете, – саркастически пишет она подруге. – Надобно было ему влюбиться, чтобы было кого воспевать в своих стихотворениях. Жребий пал на мою бедную Машу”. Судьба Маши, действительно, сложилась нелепо, но если и называть её бедной, то лишь “благодаря” матери, сделавшей всё, чтобы дочь не была счастлива. Воейков, призванный стать в семье Протасовых агентом влияния, наоборот, лишь усугубит положение влюблённой пары. “Он был мужиковат, аляповат, неблагороден, – пишет о Воейкове Вигель. – Да какое неуклюжество не простил бы я, кажется, за ум: а в нём было его очень много”. Видимо, холодным этим умом и расчётом, в которых не было “ничего поэтичного”, но зато кипели амбиции и страсти – он и покорил волю тёщи. Но вместо того, чтобы склонять её на сторону Жуковского, он, наоборот, ополчился на товарища. Его резон можно понять: женись Жуковский на Маше, половина Муратова отошла бы ему. А Воейков желал владеть имением Протасовых единолично. В этой истории и вообще много некрасивого и непростительного, необъяснимого даже тяжёлым пьянством, которому Воейков был подвержен – чтобы хоть как-то утишить вечно кипящий в пустоте разум. Однако в пьянстве он тиранил семью ещё более отвратительным образом. Осенью 1814 года, когда Батюшков делает предложение Анне Фурман – Жуковский теряет последние надежды на брак с Машей. Войдя в семью, Воейков решительно настраивает тёщу против. И теперь добрый Жуковский, своими руками исковеркавший жизнь себе и племянницам – вынужден хлопотать за Воейкова, чтобы тому дали место в Дерптском университете, ведь надо же, чтобы этот невозможный человек как-то кормил дорогое ему семейство. Понимая, что натворил, Жуковский старается облегчить положение Протасовых. Честолюбивые мечты Воейкова сбываются, он зачислен в Дерптский университет профессором словесности и везёт к месту службы семейство. И Жуковский, которому недозволительно даже видеть Машу, вынужден издалека сопровождать Воейковых-Протасовых в этом путешествии.
Вот Жуковский, в саван длинный
Скутан, лапочки крестом,
Ноги вытянув умильно,
Черта дразнит языком.
Видеть ведьму вображает:
И глазком ей подмигнет,
И кадит, и отпевает,
И трезвонит, и ревет.
Так в “Доме сумасшедших” аттестовал товарища Воейков – и оказался прав: если Маша Протасова была для Василия Андреевича ангелом, то Воейков – и ведьмой, и демоном точно.
Петербург
В книге писем русского художника Сильвестра Щедрина, изданной советским “Искусством” в 1977 году, в указателе имён Батюшков аттестован как “поэт, художественный критик”. Странное и неожиданное – сочетание это, между тем, точное: мало кто, как Константин Николаевич, имел талант толковать о живописи. Что при пластичной зримости его поэтических образов и не удивительно. Многие стихи Батюшкова даже сейчас воспринимаются словно подвижные, ожившие картины.
Поразительно, что славу “художественного критика” Константин Николаевич снискал как бы между делом. О том, что он “является страстным любителем искусства, человеком, одарённым истинно артистическою душою” – Белинский метко рассудит на основе чуть ли не одного текста. Речь о “Прогулке в Академию художеств” – самом петербуржском эссе поэта.
В начале XIX века художественной критики как отдельного жанра в русской литературной журналистике практически не существовало. Представление, в какой форме она находилась, можно составить по тому, насколько редко (крайне) русские писатели, а тем более художники, обращались в своих рассуждениях к предметам и методам работы живописцев, а если обращались, то либо в форме каталога (перечня картин и действующих художников), либо в форме “наставлений” в том, чего недостаёт картине, а что – лишнее. Подобные “наставления” были возможны лишь с точки зрения канона, в данном случае классицизма (или академизма в живописи). Потребность в них слышалась ещё в эпоху александровской оттепели; после победы над Наполеоном запрос на “скрепы” в искусстве зазвучал в полный голос.
“Батюшков ударился в подлую прозу, – сообщает Муравьёву-Апостолу Гнедич, – но он, однако ж, и прозы не умеет писать подло. В последнем № «С<ына> о<течества>» Вы, верно, с удовольствием будете читать Прогулку в Академию художеств”.
В 1814 году Академия открыла двери, как обычно – в первый день осени. Император Александр отбыл на Венский конгресс и не присутствовал на открытии, однако 16 сентября Академия удостоилась “высочайшего посещения её императорского величества государыни императрицы Марии Фёдоровны и их императорских высочеств великих князей и великой княжны, которые соизволили осматривать все выставленные новые работы художников”.
С началом осени Академия объявляла выпускников и стипендиатов, а также предоставляла на суд публики отчёт за прошедший период. Всё это были образцы разного качества и техники от гипсовых слепков, гравюр и живописных полотен до скульптуры из камня или чугуна и меди – всё более востребованных для украшения города. Всего на суд публики были выставлены 32 живописные работы, четыре скульптурные, а также гравированные, медальерные и архитектурные. Тематически многие из них были предсказуемо связаны с победой над Наполеоном (например, проект
